В сентябре дети уехали, дом без них стал казаться вымершим, мы заперли его и возвратились в Нью-Йорк.
Не менее пустым показался нам и дом на Пятой авеню: детская наверху, в восточном крыле дома, по-прежнему пустовала, на мебели белели чехлы от пыли, шторы на всех окнах были спущены.
В тот год жернова Господа мололи без устали.
«Бери от жизни все, что хочешь, — гласит старая испанская пословица, — и плати за все». В конце концов седьмого сентября 1933 года мой кредит доверия иссяк.
Погода стояла очень жаркая, столбик термометра поднимался до девяноста градусов по Фаренгейту, и над городом дрожала влажная дымка. Это был отвратительный, безобразный день.
По иронии судьбы я его ждал, потому что тем утром Сэм должен был возвратиться из Европы, куда я его послал для наблюдения за Стивом. После того, как Пекора завершил свое летнее расследование, Стив решил пробыть в Европе до декабря, чтобы слишком быстрое возвращение не вызвало подозрений, и я сразу подумал о том, не заманила ли его к себе снова Дайана Слейд. У меня по-прежнему не было желания ехать в Европу, Сэм же охотно вызвался поехать вместо меня. Представлялась идеальная возможность сочетания частной миссии с разведкой в интересах бизнеса. Я решил, что один из нас должен хотя бы в общих чертах познакомиться с банковским делом в Европе, и Сэм, родившийся там и владевший двумя языками, подходил для этого больше, чем я.
Он с энтузиазмом отправился в Шербур в конце июля, и, проведя две недели в Париже у Стива и Эмили, пересек границу и оказался на своей родине.
Я получил от него одну открытку. На ней был изображен Кёльнский собор, а па обороте было всего одно слово: «Wun-derschon!». Подписался он своим настоящим именем: Ганс-Дитер.
— Сэм, должно быть, очень рад, — неопределенно сказал я Алисии и успокоился.
Чувства Сэма по отношению к Германии были слишком запутаны, и я опасался, что ему не понравится германская часть поездки. Джейк познакомил его с банком Райшмана в Гамбурге, и именно из Гамбурга он, в конце концов, отправился обратно в Штаты.
Я приехал на западную Двадцать пятую улицу, чтобы встретить пароход «Манхэттен», и едва Сэм вышел из зала таможенного досмотра, как я почувствовал, что он изменился. Это было странно, так как изменения были внутренние, но я знал его так хорошо, что не усомнился в значении ни одного из полдюжины признаков, подсознательно отмеченных мною при встрече. На нем был заграничный костюм, и выглядел он более ухоженным, чем обычно. Волосы стали короче и были причесаны по-новому, так, что облик стал иным. Сверкали начищенные ботинки, похрустывали накрахмаленные манжеты, а кожа выглядела так, словно он ежедневно мыл руки ледяной водой.