Я часто думала о том, как счастлива, хотя проблемы со Стивом все усложнялись. И чтобы отвлечься как от мрачной тени алкоголизма, так и от отталкивающего быта Ист-Энда, я снова погрузилась в чтение газет и журналов.
В новом журнале «Пикчер Пост» была помещена фотография известного миллионера, господина Корнелиуса Ван Зэйла, па нью-йоркском балу, посвященном открытию его музея нового искусства и тридцатилетию со дня его рождения. Господин Ван Зэйл выразил искреннее восхищение некоторыми направлениями современной живописи. Он полагал, что произведения Пикассо являются, вероятно, неплохим вложением капитала, и собирался приобрести также несколько полотен Модильяни. В данном позднее «Тайму» интервью о первых тридцати годах своей жизни господин Ван Зэйл сказал, что он этими годами очень доволен и надеется, что следующие тридцать лет будут не менее интересными. На вопрос о философии своей жизни господин Ван Зэйл ответил, что он верит в приверженность старой Америки к экономии денег, тяжелому труду и верности своей семье и флагу страны.
Тем временем в Европе свирепствовала свастика. В кинотеатрах мы смотрели хронику и слушали истерические речи на сборищах нацистов, и я закрывала глаза, чтобы не видеть ни современной Германии на экранах, ни извращенного искусства Дюрера и Босха в художественных галереях. В моем сознании укоренилась старая метафизическая концепция зла. Я впервые почувствовала, как мне близки средневековые умы, которые смогли так четко представить адское пламя и вопли душ в чистилище, и теперь казалось, что это пламя снова бушует вокруг меня в кошмарном сне, которого не смог бы выдумать и сам Босх.
В то лето Эмили собралась было снова привезти детей в Англию, но в последний момент передумала, потому что международное положение продолжало ухудшаться. Тони приехал один, но вернулся в Америку еще до конца августа.
В сентябре был мобилизован английский флот, Гитлер кричал о том, что Чехословакия является его последним территориальным требованием, и Чемберлен отправился в Мюнхен умиротворять его.
Когда он вернулся в Англию с клочком бумаги в руках, я озадаченно спросила Стива:
— Неужели он не понимает? Неужели не видит? С этой публикой не может быть компромисса. Это ясно Дафф Куперу, это понимают и Иден, и Черчилль…
Но страна в экстазе облегчения ничего не хотела видеть, не желала взглянуть на огонь, бушевавший над нашими головами в обреченном коридоре времени. Даже я смотрела в сторону от опасности, и, когда у Стива наступил окончательный коллапс, это показалось облегчением, так как отвлекло от внешнего мира, переключив все внимание на наши собственные, суровые и всепоглощавшие проблемы.