В это время красные уже подходили к Оренбургу и Уфе.
— А как скоро будет создан национальный совет? — продолжал я.
Он посмотрел на меня, помедлил и ответил:
— Не скоро! — и вышел.
Когда закрылась дверь, мы рассмеялись.
Так и текли похожие друг на друга дни и ночи…
Рядом с нами через стенку сидели три женщины. Они каждый вечер пели. Печальные голоса их разносились по безмолвной тюрьме. Грусть и тоска по свободе одолевали нас.
Из окованного железом окна тянет пронизывающей стужей. На улице морозно.
Но разве могут услышать и понять тюремные стены страдания заключенных? Напрасны слезы перед каменным безмолвием.
Нас опять перевели в другую камеру. Но и там не стало легче, время-то шло одинаково тоскливо и медленно. Иногда играли в шашки, рассказывали, читали книги, которые нам передавали тайком.
Я и парикмахер Мартлого, «максималист», ставший впоследствии большевиком, проводили в камере беседы, устраивали некое подобие собраний на свободе.
Так тянулись бесконечные дни…
В ЛАПАХ АТАМАНА АННЕНКОВА. ЭТАП ИЗ АКМОЛИНСКА
В один из злосчастных дней начальник тюрьмы с несколькими надзирателями ворвался в камеру и объявил:
— Готовьтесь к этапу — через два-три дня отправка.
— Куда? — спросил я.
— В распоряжение омских властей, — ответил Сербов.
Как только он удалился, камера загудела:
— Куда нас погонят? Что готовит нам судьба? Кто будет нас конвоировать?
О скорой отправке мы сообщили на свободу своим родным и близким. Попросили принести теплую одежду и по возможности передать хоть немного денег. Отец Абдуллы переслал сыну деньги под каблуком сапога.
В чьи руки мы попадем?
Скоро выяснилось, что в Омск нас будет конвоировать отряд под командованием известного колчаковского атамана — Анненкова и что пятнадцать солдат из его отряда уже прибыли сюда. Все они отъявленные головорезы и в отряд Анненкова вступили добровольно. Среди этих пятнадцати два офицера.
Здесь анненковский отряд пополнился добровольцами— акмолинскими молодыми казаками. Стало в отряде теперь человек сорок-пятьдесят. В руки этих отборных головорезов и собирались акмолинские власти передать нас для отправки в Омск.
Нетрудно было догадаться, что прибывший конвой для этапирования — испытанные палачи. Мы узнали, что по разрешению своего начальника они хотели вывести всех заключенных за город и там расстрелять. А потом оправдаться, что, дескать, «расстреляны при попытке к бегству».
И поползли один за другим тревожные слухи по всей тюрьме: «Пришел всем конец, никого не оставят в живых». Ползли и ползли вести, сея панику и ужас.
Дня через два в нашу камеру вошли начальник тюрьмы и начальник акмолинского гарнизона.