— Стреляй! — закричали мы разом. — Или открой дверь и дай нам набрать снегу!
Пришел начальник конвоя, открыл дверь, разрешил набрать снега. Мы наполнили мешок и ведро. Нетерпеливый конвойный начал торопить нас. Товарищ Афанасьев сказал:
— Подождите, наберем и зайдем.
Солдат закричал на него. Разозленный Афанасьев не двинулся с места. Конвоир начал вызывать других солдат, сидящих в вагоне:
— Выходи! Они хотят бунтовать! — Повернувшись к нам, он крикнул — Перестреляю всех! — и щелкнул затвором.
Афанасьев впился в него глазами.
— На, стреляй! — яростно крикнул он и стал перед солдатом. Тот не осмелился. Вышел начальник конвоя и уладил скандал.
Поезд тронулся, но вскоре опять остановился, и на этот раз конвоир сам открыл дверь и велел набрать снегу. Поезд простоял долго. Мимо нас несколько раз проходил паровоз. Машинист пристально разглядывал нас в открытые двери. Один из наших товарищей крикнул:
— Мы арестанты, большевики!.. Голодаем! Окажите помощь!..
Паровоз ушел и остановился в голове состава. Через некоторое время с него сошел человек в грязной черной тужурке и направился к нам. Подойдя к начальнику конвоя, он поговорил с ним и передал ему узелок.
Начальник конвоя принес узелок нам, в нем оказался хлеб.
— Вон тот человек передал, возьмите и разделите между собой! — сказал начальник, как будто мы и без него не знали, что делать.
Нашу радость невозможно было передать словами.
Мы радовались не столько хлебу, сколько тому, что вызвали у постороннего человека внимание к себе. Значит, он сочувствует нам, а не ненавидит нас, как все колчаковцы.
Заперли дверь, но скоро опять отперли, и конвоир сказал:
— Получайте хлеб!
Оказывается, тот же самый машинист пришел снова, держа под мышкой две буханки черного хлеба.
Высунув голову в двери, я долго глядел на него. Он два-три раза приветливо кивнул. Глаза его сочувственно блестели.
Назавтра прибыли в Барнаул.
Добившись разрешения начальника и собрав подходящую одежонку, Катченко отправился с конвоиром на вокзал. Вернулся с добычей — принес хлеба, колбасы, масла, табаку. Курильщики ринулись к табаку прежде, чем к еде. Я не раз удивлялся тому, что голодные изможденные люди дрожащими руками хватались не за масло и хлеб, а за папиросы, торопливо прикуривали, и после первой жадной затяжки на лбах у них выступали крупные капли пота. Они вдыхали весь дым в себя и, кажется, съедали его, не выпуская ничего обратно.
…По дороге от Барнаула до Ново-Николаевска умерли еще два товарища. Один из них — техник по мельницам Юрашевич (зять Кременского).
Мы не знали, куда теперь нас повезут из Ново-Николаевска. Но опасения рассеялись, когда мы поняли, что везут в Омск.