Опять загнали нас в один из глухих тупиков омского вокзала. Простояли там двое суток. На третий день товарищи, ходившие на вокзал за водой, рассказали:
— Какой-то хорошо одетый солидный гражданин встретил нас на вокзале, шел за нами до самого вагона. А потом повернул обратно.
— Наверно, простой обыватель, — заключили мы, — мало ли желающих посмотреть на арестантов.
— Нет, не может быть! Взгляд у него проницательный, он смотрел на нас по-особенному.
В полдень Катченко еще раз сходил за водой и, возвратившись, шепотом сообщил:
— Тот человек опять здесь! Вон там, за вагоном, посмотрите-ка!
Мы прильнули к щелям. Действительно, плотный человек выше среднего роста, блондин, прохаживался неподалеку то взад, то вперед как посторонний.
На следующий день возле наших вагонов появилась женщина с небольшим узлом в руках, простенько одетая. Двери вагона были открыты. Когда часовой стал запирать дверь на засов, нам под ноги неожиданно упал узел. Мы увидели, что женщина почти бегом удаляется от нас. Караульный солдат стоял и обалдело смотрел ей вслед. Мы быстро спрятали узелок. В нем оказались хлеб, колбаса и папиросы.
Тот, кто не бывал в таком же отчаянном положении, как наши, не поймет, что значила для нас даже самая маленькая помощь и поддержка!
На третий день мы наконец расстались с вагонами.
За свободу рабочего люда.
Мы окрасили кровью поля.
От орудий страшного гуда,
Содрогаясь, стонала земля.
Нас к земле беспощадно гнули,
Мы стремились упрямо ввысь.
От клинка, от полета пули
Целиком зависела жизнь.
Наши легкие дымом фабрик
Прокоптились уже давно.
От цепей вековечных рабьих
Сбита кожа у рук и ног.
Все познав — и нужду и беды,—
Мы дождались своей весны.
И не раз холод смерти изведав,
В жизнь мы дьявольски влюблены!
Те, кто злую мечту лелеял
Запугать нас, — в земле лежат.
…Кто еще угрожать нам смеет?
Каждый в нашей стране — солдат.
[67]Стоит конвой. Поблескивают сабли и штыки винтовок. Один пеший конвой, другой, только что прибывший из города, конный. Нас вывели из вагонов и выстроили в ряд. Начальник нового конвоя — такой же молодой офицер, как и начальник старого. Окантованные позументом погоны блестят на плечах. Серебром выложены ножны сабель с темляками на рукоятках. Шпоры позванивают при малейшем движении. Офицерики молодые. Они как борзые щенки в серебряных ошейниках. Мы уже хорошо изучили их. Это своевольные шалопаи и бездельники, которых некому одернуть — ни отцу, ни матери. Грязная ругань, бессмысленный дурацкий смех, рыкающие звериные голоса. Не раз они самодовольно баловались своими сабельками и плетьми. Не раз в пьяном виде угрожали нам оружием, орали, что расстреляют, и поливали нас грязной руганью. Не раз мучили, требуя на коленях молиться за царя. Меру человечности их наши товарищи узнали сполна…