Выйдя из юрты Нурмагамбета, мы поинтересовались, кто живет в двух других белоснежных юртах. Оказалось, что там, в ста шагах — обиталище жены Пана. Церемония приглашения повторилась: жигит вошел в юрту, через некоторое время вышел и с достоинством сказал:
— Добро пожаловать в ее обитель.
Мы вошли и увидели то же красно-пестрое убранство, узорчатые кошмы и ковры, бахрому, окрашенные синим и увитые бахромчатой тесьмой уыки и шанырак. Жена Пана покоилась на ярко-красном шелковом одеяле, сложенном вчетверо. Возле нее возвышалось шесть пуховых подушек, над головой расходились складки красного шелкового балдахина. На ней был халат из белого шелка на голове того же цвета шелковый кимешек, ниспадающий до одеял. Кимешек плотно облегал лицо и был украшен жемчугом. Худощавая, бледная женщина едва слышно, как бы со стоном, ответила на наше приветствие и еле заметным жестом велела принести кумыс. Мы увидели тегень более оригинальной формы, чем у Нурмагамбета, также орнаментированный серебром. Мелодично звенели серебряные колечки ковша. Кумыс, такой же холодный, желтоватый, пахучий, подавали в пиалах светло-синего фарфора. Мы пили кумыс, а женщина сидела, как мумия, ни на кого не обращая внимания.
Двухкупольные юрты, белеющие на зеленом лугу, остались позади. В одной из них каменным идолом сидит одинокий Нурмагамбет, в другой, на расстоянии ста шагов, томится от безделья хрупкая, изнеженная жена Пана, напоминающая умирающего лебедя…
«Аристократы, чиновники, мырзы — все одного склада дармоеды и паразиты! Они, как барсуки, пьют народную кровь!» — не раз твердил мне товарищ Сорокин еще зимой в Омске. Сейчас я вспомнил его слова и вслух повторил их.
— Смотри, как точно угадал! — удивленно заметил мой спутник татарин.
— И как этим собакам не скучно жить! — ввернул его товарищ.
В конце июня мы добрались до волости Коржункульской, граничащей с Павлодарским уездом Семипалатинской губернии. Здесь, в роде Канжыгалы, шла в это время борьба между двумя партиями за чин волостного управителя. Одну партию возглавлял сам волостной, а другую натравливал на него тучный, лоснящийся от жира мырза. Волостной безжалостно притеснял население, поэтому очень многие были недовольны его правлением. Из полутора тысяч хозяйств на стороне волостного оставалось не более ста. Но наделенный властью волостной все еще не смирялся и, как разъяренный волк на беспомощную добычу, набрасывался на перепуганное население, требуя исполнения своих прихотей.
Мы выслали вперед гонца, чтобы заранее предупредить о своем приезде жителей аулов, расположенных на берегу двух живописных озер: Ащи-коля (Соленое озеро) и Каска-ат (Лысый конь). Солнце клонилось к закату, когда мы прибыли на западный берег Ащи-коля.