— Нет, конечно.
— Оказывается, Колька и тут сумел надо мной подняться. Все время, пока я сидел у себя в музее, на кафедре водку пил и шумно мечтал, он тихо подбрасывал денежку Светке. Не так много, но чтобы на все хватало. Я случайно узнал. Он все сделал так, что не подкопаешься. Не хотел ранить. Самолюбие мое уважал и самолюбование прощал. Я ведь почти открыто намекал ему: ты, мол, пигмей приземленный, хотя и на «ауди», а я — человек духа и интеллектуального полета. А вышло, что все мои штаны, все мои книжки куплены на его пигмейские деньги — что он на стройке своровал! потому что на стройке нельзя не воровать. Он деликатно оберегал мои чувства, а я, как узнал, даже разрыдался. Вот, думаю, брат так брат.
Джип вышел на дрянной участок дороги, и машину затрясло мелкой дрожью. Рыбак очнулся. Елагин впился ему взглядом в затылок. Не обернулся.
— Я рыдал как ребенок. Родной брат, родной брат… Тебе этого не понять.
Машину так трясло, что Елагин потерял нить пьяного рассуждения «наследника». Когда относительно ровное движение восстановилось, начальник службы безопасности глянул влево от себя, чтобы проверить — почему там тихо. Оказалось, Дир Сергеевич приложился к горлышку коньячной фляжки.
— Пр–рошу пр–рощения! — негромко прорычал Елагин, выворачивая из рук временного шефа вредную стекляшку. — И как только она сюда попала! Уже пустая!
Дир Сергеевич удовлетворенно отвалился на спинку сиденья.
— Тоскующий пьет до дна! — провозгласил он, и через несколько секунд из него полилась новая речь, опять антиукраинская. Мысли были всё не новые, можно было подумать, что аргументы он почерпнул как раз из контрабандного коньяка.
— Заметь себе, заметь, они всегда были таковы, они шарахались туда–сюда между двумя господами. С одной стороны — Москва, с другой — какой–нибудь очередной Запад. Еще Даниил Галицкий тот же, он ведь был католик, фактически король европейского типа, родственник Бэлы, но, однако же, и на киевском столе посидел, в русских великих князьях.
Елагин недоверчиво покосился в сторону говоруна.
— Какой еще Бэлы?
Дир Сергеевич противно хихикнул.
— Нет–нет–нет, это не то, что ты подумал, не Лермонтов, это король, король венгерский.
Начальник службы безопасности не стал говорить ему, что он думал не про Лермонтова, а про знаменитую бандершу из Измайлова, хозяйку пяти–шести нелегальных борделей Железную Бэлу. Такой был момент, что не до классики.
— И потом все было то же и так же. Вот у нас почитают Богдана и ненавидят Мазепу, а почему, собственно? Оба по натуре предатели. Мазепа стакнулся с Карлом шведским Двенадцатым, тайная переписка, то–сё, так наш Переяславский любимчик, сразу после знаменитой Рады, списался с таким же Карлом, только номер другой. И все на ту же тему — как бы Москву обмануть, на другую службу перебежать. Просто тайное стало явным чуть–чуть не вовремя. А до шведов были поляки, а после шведов — фюрер. Украины самой по себе никогда не было, и, главное, быть не может: хохол — всегда чей–то холоп! И не видит в этом ни горя, ни греха — лишь бы сытнее да безопаснее!