И правда, ничто не должно было прервать этот процесс «нормализации» политических отношений: вся ответственность за волнения теперь была возложена на проскрибированных, и так как было сделано все, чтобы стереть их с лица земли, так же, как и в мире мертвых, и чтобы придать их забвению, не было никакой помехи к возврату гармоничного функционирования институтов. Впрочем, именно по этой причине закон Корнелия о врагах государства стал одним из первых распоряжений, которое диктатор предложил на голосование комиций: непременно нужно было быстро урегулировать вопрос. Он дополнил эти меры освобождением десяти тысяч рабов, принадлежавших проскрибированным: так как они стали в некотором роде его собственностью и так как ему они были обязаны своей свободой, то взяли его имя — Луций Корнелий; некоторые из них сохранили свои имена как прозвища. Эти десять тысяч новых граждан были введены в избирательные единства и организовались еще в одну «коллегию», то есть политико-религиозную ассоциацию, которая просуществовала еще двадцать лет после исчезновения диктатора: почетная запись в память об их хозяине, найденная в Минтурнах, аттестует их деятельность. В связи с некоторыми событиями, произошедшими в последующие десятилетия, встречаются то те, то другие. Первым, о ком сохранилась память, является живописная личность, на которую хотел обратить внимание судей Цицерон, защищая Секста Росция из Америи, обвиненного в отцеубийстве. Луций Корнелий Хризогон был в самом деле заметным благодаря роскоши, в которой он жил, и политическому влиянию, которое он желал иметь. Владелец роскошного жилища (здесь Цицерон определенно преувеличивает) на Палатине, где он собрал ковры, чеканные серебряные изделия, бронзу из Коринфа, купленные, в основном, в момент распродажи конфискованного имущества, он имел важный вид, когда с хорошо уложенными и испускающими аромат волосами шел по Форуму, сопровождаемый группой клиентов — римских граждан, без сомнения, падких до крох от его состояния. Он совершил оплошность, позарившись на имущество Секста Росция-отца, когда последний был убит в результате того, что был проскрибирован. Но когда люди из Америи узнали, что один из их почетных сограждан, пылкий приверженец Суллы, возможно, был проскрибирован, они направили делегацию к Сулле, находившемуся перед Волаттерами в Этрурии: Хризогон употребил все мыслимые средства, чтобы помешать этим людям пойти и рассказать свою историю Сулле, и пообещал, что вернет имущество, которое еще не было продано. Молодой Цицерон воспользовался этой зацепкой, чтобы политизировать дело, не имевшее никаких оснований таковым являться: он обвинил (принцип Qui prodest) сулланских рвачей вообще и Хризогона в частности в организации западни, стоившей жизни богатому всаднику из Америи, однажды вечером возвращавшемуся с одного обеда в городе. И таким образом он вырвал оправдательный приговор своему клиенту.