Когда перед глазами прояснилось, Куин заметил, что лицо Оливии приобрело голубоватый оттенок. Он вспомнил: надо проверить, бьется ли сердце, но когда приложил руку к ее груди, то ничего не почувствовал. Но тут же Куин понял, что проверяет не с той стороны.
— Мысли путаются, — пробормотал он и яростно выкрикнул: — Ты должна дышать!
Куин снова потряс Оливию, пытаясь заставить ее открыть глаза, но ее голова запрокинулась, как бутон на сломанном стебле. Ее лицо плыло у него перед глазами, и Куин понял, что плачет, а его руки пытаются нащупать биение сердце, но не находят ничего.
Люси хрипло лаяла над ухом своей хозяйки.
Оливия не двигалась. Она больше не шевельнется.
Куин приблизил лицо к ее шее, стремясь вдохнуть прекрасный, неуловимый аромат духов, но ощутил лишь запах дыма.
Что-то надломилось в нем, все пережитые страдания разом вернулись к нему, и рыдания начали с силой сотрясать его тело. Он не мог сдерживать их, потому что весь мир превратился в черный водоворот страдания. Альфи, Оливия, даже Еванджелина и Руперт, все они были мертвы.
Из горла вырывался крик, а вместе с ним слова, которых Куин никогда не произносил вслух, потому что герцог всегда сдержан, герцог никогда не умоляет.
Но этот герцог умолял.
Прошу, Господи, помоги! Прошу.
И вдруг он увидел, как Люси облизывает щеку Оливии: дым постепенно рассеивался. Видимо, потушили огонь в дымоходе. Люси низко и глухо залаяла, совсем как огромный немецкий дог. Или как Цербер.
Последнее рыдание ознаменовалось внезапной ясностью и глубоким спокойствием.
— Я не могу этого вынести, — произнес вслух Куин. — Я не вынесу этого еще раз.
Он не мог вернуться в свой безжизненный дом, к страницам математических уравнений, к критическим замечаниям матери. Без Оливии и Альфи жизнь не имела смысла.
Люси по-прежнему лизала щеку Оливии. Куин хотел было оттолкнуть ее, и ему показалось, что Оливия вздрогнула. Он обхватил ее за плечи и прижал к себе.
— Пожалуйста, Оливия! Дыши! Прошу тебя.
Ничего.
Куин обнял ее, принялся покачиваться взад-вперед, и слезы снова полились из его глаз.
Оливия закашлялась.
В тот вечер во Франции Таркуин Брук-Чатфилд, герцог Сконс, повел себя невероятно глупо. Он никогда этого не забывал и порой с легким смущением оглядывался на произошедшее.
Человек, который никогда не плакал, даже на похоронах собственного сына, рыдал.
И когда Оливия Мэйфилд Литтон пришла в себя, кашляя и задыхаясь, она тоже разрыдалась.