— Вот теперь поспокойней, — мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.
В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькали острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то очень ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей, и хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше: на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку он теперь повесил на шею, на удлиненном ремне, и расположил ее наискосок вдоль тела — так она не мешала ему при движении, но в случае нужды он мог сразу же ее вскинуть.
— Много охотились? — спросил Андрей.
— В лесу же вырос, товарищ младший лейтенант.
В этом уставном с добавлением полного звания ответе пожилого, по мнению Андрея, человека здесь, в лесу, в тылу врага, ему почудилось что-то чуждое, ненужное. И Андрей сразу решил:
— Вот что, Грудинин, называйте меня просто по фамилии, а еще лучше — командиром. Оно и точнее, и короче…
Он недоговорил, но Грудинин понял его:
— Это уж точно! В лесу оно жив самом деле… как-то короче надо.
Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь нужно искать эсэсовцев.
Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.
— Это ж хорошо, — покивал Грудинин. — Птица непуганая. Однако странно — сорок нет.
— Чего же странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.
— Разбираетесь… Сорока да сойка — самые проклятые птицы. Чуткие, они ж раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении надо побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажет.
Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, падением посорок, шумом листвы.
Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.
Сорока сразу смолкла, и весь лес замер — ни шороха, ни трепета.
— Что это вы? — удивленно спросил Андрей.
— Это? — отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. — Это ж сокол-тетеревятник так кричит, когда на добычу идет. Кричит он и по-другому, а вот так, когда на добычу идет. Сороки и сойки — лесные сторожа — очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат — знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.