За дверью девушка обняла Гульнар и горячо прошептала:
— Не горюйте, сестрица. Пройдут черные дни, увидим и мы солнышко. Я вас не забуду…
Она накинула паранджу. Чтоб во дворе никто не заметил ее слез, тут же опустила чачван и бегом пустилась к калитке.
II
Прошел месяц. Все это время Гульнар чувствовала себя еще более одинокой. Она сердилась на свою простоту и доверчивость, упрекала себя: «Мне ли было не знать о жестокости бая и его сыновей! Как я могла надеяться, что эти люди помогут освободить Юлчи, если они сами же засадили его и желают, чтобы он сгнил в тюрьме?! Бедная Унсин!..»
Гульнар очень хотелось повидать девушку. Но Унсин больше не показывалась. Молодая женщина понимала: у сестры Юлчи не было причины сердиться на нее, и все-таки болела душой и тосковала.
В течение всего месяца Гульнар часто чувствовала недомогание. Это послужило для нее хорошим предлогом: вместо лекарей она вызвала к себе жену Шакира-ата. Оставшись наедине со старухой, молодая женщина расспросила ее об Унсин. Таким путем она узнала, что девушка из-за постоянных нехваток вынуждена была помогать Шакиру-ата в шитье ичигов. Сердце Гульнар заныло: сестра Юлчи никогда ни одним словом не обмолвилась о своей нужде, она была горда, как и ее брат.
Когда тетушка Кумри собралась уходить, Гульнар завернула в платок отрез атласа на три платья и сунула ей под паранджу:
— Продайте на расход, бабушка. Только Унсин ничего не говорите, чтоб не обиделась.
Через неделю она снова вызвала старуху и передала ей для продажи часть своих нарядов.
Дни становились все жарче. Во дворе, со всех четырех сторон окруженном постройками, было душно. Семьи Салима и Хакима-бай-бачи уже переехали в поместье. Сегодня Ярмат пригнал в город арбу, чтобы перевезти дочь.
Мирза-Каримбай, уходя утром в магазин, предупредил, чтоб его не ждали, — вечером на извозчике он приедет прямо за город. В большом доме, кроме Гульнар, никого не осталось.
Готовясь к переезду, молодая женщина отложила все, что надо было взять за город: собрала лишние вещи, посуду, заперла в сундуки. Работа эта казалась ей бессмысленной, ненужной. Утомившись, она вышла из комнаты и одиноко бродила по двору ичкари.
Занятая своими печальными размышлениями, Гульнар не заметила, как вышла в мужскую половину. Ровный четырехугольник двора, расчерченный дорожками, выложенными из жженого кирпича, томился в дреме под жарким солнцем. Где-то в дупле жалобно пищали воробышата, на крыше сиротливо ворковал голубь. Высокие двери обеих михманхан заперты, окна закрыты тяжелыми ставнями.
Взгляд Гульнар упал на прижавшуюся в дальнем углу двора людскую. Тонкая тесовая дверь и сломанная рама небольшого оконца невзрачной лачуги были распахнуты. Гульнар вошла вовнутрь. На нее пахнуло сыростью. Стены, потолок, даже паутина в углах покрыты копотью. В помещении пусто. Только на деревянном колышке, вбитом в стену, висела старая, запыленная тюбетейка.