Ринама уезжала из Жарли под несмолкаемые радиоголоса, разоблачавшие внешнюю политику Лимонии. Освободившийся от идеологии ксегенский коллектив, которому понравилось вместо политзанятий купаться в море, уговаривал освободительницу вернуться в его лоно после окончания института. Но Ринама была непреклонна. Жарлийская любовь и борьба отняли много сил, и переводчица без сожаления рассталась с гостеприимным, но чуждым Жарли и опомнившимся, но диким коллективом лимонных преподавателей и переводчиков. Она вернулась в родную, спокойную, понятную, надёжную, благополучную жизнь. Здесь не кричали радиоголоса, и о напряжённой международной ситуации напоминали только поредевшие ряды олимпийцев, отказавшихся от совковой Олимпиады в знак политического протеста. Полюбовавшись непривычно пустой олимпийской Совкмой, Ринама вместе с институтской подругой Нанон навострилась на отдых в Мрык. По дороге Нанон рассказала много неожиданного о тех изменениях, которые произошли на факультете. Преобразования были продиктованы апофеозом «холодной войны», который толкал одряхлевшую ксегенскую власть на решительные действия. Со всей старческой силой доходяга обрушилась на цинафрийский факультет, плодивший предателей Родины. У Ринамы с ксегенской властью образовалось много разногласий, в частности, во взгляде на эмигрантов. Но открыто она своё недовольство не высказывала, потому что в Лимонии это было не принято.
В каждой стране есть свои условности, в каждом обществе есть свои условности, в каждом коллективе есть свои условности, возведённые в ранг законов, которые все обязаны выполнять. Немногие задумываются о том, откуда они взялись; для этого у людей слишком мало свободного времени. Лимонные граждане плохо знали законы своей страны, на суд шли, как на эшафот, но условности, которые были сильнее законов, они усвоили, как дважды два четыре.
С раннего детства Ринама знала, что взрослым можно смотреть фильмы с поцелуями, а детям это кино противопоказано; позже девочка усвоила, что школьные знания — это одно, а жизненный опыт — совсем другое; со временем она догадалась, что по телевизору показывают то, что хорошо, а не то, что есть на самом деле; наконец девушка сообразила, что можно то, что кому-то нужно, а не то, чего ей хочется. Когда Ринама это поняла, она из принципа стала делать то, что ей нравилось, и чем дальше — тем больше. Цинафрийский факультет предоставил ей полную свободу для развития личности, и она платила за независимость любовью и благодарностью. Разумеется, независимость ограничивалась осознанной необходимостью успешно изучать цинафрийский язык. Ринама с удовольствием хорошо училась и с радостью давала выход своей развивающейся индивидуальности. Индивидуальность студентки развивалась до границ «железного занавеса»; там она останавливалась и пропускала вперёд чужие индивидуальности, которые перехлёстывали через границу. Среди этих личностей было много ринаминых друзей, которые за границей становились её заграничными друзьями и врагами ксегенской власти. В своём отношении к эмигрантам ксегенская власть была не одинока; её точку зрения разделяло большинство ксегенских патриотов, которые считали, что эмигранты играют на руку врагам родной Лимонии. Патриотка Ринама тоже переживала за свою страну, но не отказывалась от своих друзей, которые все до одного были хорошими людьми. Враждебное отношение к эмиграции казалось более, чем странным, снисходительной Певоре и абсолютно неприемлемым эмигрантской Акимере, которая после второй мировой войны набилась в лидеры капиталистическому лагерю. Между тем у Лимонии были свои резоны: непоколебимый патриотизм, который ксегенской пропагандой был раздут до маразматических размеров; «холодная война», которая часто использовала эмигрантов в своих целях; утечка государственных мозгов, которые укрепляли иностранный капитал.