Обжёгшаяся на молоке Нанон дула на воду до последней минуты своего пребывания в институте. На следующей минуте она разделалась со своей лучшей подругой, но Ринама ей не поверила. Зато она поверила её маме, которая, по просьбе дочери, сказалась опальной и немощной. Обретшая полную уверенность Нанон, размахивая «красным дипломом», выместила на лучшей подруге накопившееся за годы учёбы чувство неполноценности. Пристыженная хорошистка, отвергнутая обиженной отличницей, поплелась в благотворительный, полулегальный детский дом.
Нет, он не был подпольным, просто приюты портили светлый облик социализма, и поэтому о них старались пореже вспоминать. Благодаря пропаганде, ксегенские граждане знали о детских домах то, что было «положено». Они жалели детей-сирот, которые волею обстоятельств были оторваны от родителей и жили вдали от родного дома. Ринаме, привыкшей к благополучной, порядочной жизни, показалось, что она попала в другой мир, где правили бал законы джунглей. В детском доме жили дети, родители которых — алкоголики, преступники — были лишены родительских прав. Почти все воспитанники были с умственной недостаточностью.
Детей разделили на три группы: младшая группа первоклассников, средняя смешанная группа и старшая группа семиклассников, которая прививала детскому коллективу негласные законы «дикого запада». Старшие внедрили в жизнь детского дома право сильного, потому что они и были самыми сильными. Младшие им подчинялись — из страха перед зверской расправой: нарушителя негласного закона избивали коллективно — ногами или головой об стенку. Воспитатели сломить этот закон никак не могли; они могли только приспособиться к детскому коллективу, исподволь внедряя в него человеческие правила. В приюте трудились сплошь представительницы прекрасного пола, попавшие в зону риска по распределению из институтов или из педучилищ. Ими верховодила шикарная женщина, благоухавшая цинафрийскими духами, — директор детского дома, которая работала не за страх, а за совесть. Утопавший в зелени приют блистал чистотой и свежим ремонтом. Директорскими усилиями дети смотрели на молоденьких воспитательниц, как язычники на всемогущих богов. Таким образом общими педагогическими стараниями удавалось сдерживать неуправляемые гены малолетних преступников. Время от времени в детский дом наведывались комсомольские вожаки с предложением комсомольской помощи. Они драили полы, вставляли двойные стёкла, закрывая глаза на прогнивший, аварийный фундамент. Как к себе домой, частенько заглядывали шефы из благотворительного колхоза. Они защищали обиженных сироток и строго интересовались, куда не внушающие доверие воспитательницы девают колхозные продукты. Вообще у детей было много защитников, а у педагогов — только директриса. Под надёжной государственной опекой детдомовские дети ели, пили, одевались, учились, отдыхали, занимались проституцией и спекуляцией, убегали домой и в гости. Под защитой директрисы педагогические девушки морили червячка в детдомовской столовой, считали нищенскую зарплату, выискивали женихов, дружили, объединялись для походов в театры и рестораны, а также для борьбы со старшей группой, прикрывая нежной грудью оскорблённых и униженных.