В жару входную дверь открывали настежь — так было принято в ринамином подъезде. Через распахнутые двери в квартиру частенько забегала соседская кошка, которую мама тоже кормила. Коммунистический подъезд активно общался, дружил, помогал, угощал, редко — ссорился. Когда мама была сильно занята на работе, в квартиру, с помощью дублета, тихонько проникала баба Шама с третьего этажа, перемывала всю грязную посуду, оставляла на кухонном столе вкусные пирожки собственного приготовления — и так же незаметно и бесшумно исчезала. В поздние летние вечера к коммунистическому подъезду присоединялись другие подъезды ринаминого двора. Одни отдыхали от дневной жары на балконах, другие — на дворовых скамейках.
Соседи пили чай, перекликались, как в лесу, травили анекдоты, ругали ксегенскую власть, делились впечатлениями о навязываемой их двору девятиэтажке, контрастирующей с низкорослыми «вёрщухатами». В результате дискуссий был выработан общий дворовый план действий. Команда дворовых добровольцев под предводительством вездесущей бабы Шамы приступила к запугиванию строителей. Днём она искусно терроризировала непрошеных рабочих, а ночью разрушала то, что они успели построить днём. «Террористам» письменно помогала ринамина мама. Благодаря совместным усилиям двора, каубским начальникам пришлось отказаться от вожделенной девятиэтажки.
В Рушниковом переулке не было такого «развитого социализма», как в каубском дворе; зато было капиталистическое изобилие, от которого ринаминым соседям очень не хотелось уезжать, хотя на работе им предлагали изолированные квартиры, но — в отдалённых совковых районах. Во времена «развитого социализма», или «застоя», Совкма разрослась до небывалых размеров, поглотив близлежащие деревни, за что получила в народе название «большой деревни». Таким образом столица расплачивалась за гигантоманию ксегенской власти, которая догоняла и перегоняла Акимеру под лозунгом «В Лимонии всё самое — самое!» — как будто старалась для книги Гиннеса. Этого «самого — самого» для совковых окраин не хватало; они так отличались от совкового центра, как будто находились в другом городе. Однако у завсегдатаев рушниковой коммуналки для отказа от переезда были не только меркантильные причины. Некоторые из них, в том числе ринамина хозяйка, родились во дворе знаменитого дяди Гиляя и прожили бок о бок много лет, деля радости и горести друг друга. Ринама и Жрес, очевидно, пришлись ко двору почитаемой всеми совками знаменитости. Сначала Ринама, а после свадьбы — её супруг сдружились со всеми коммунальными соседями и жили с ними душа в душу — до поры до времени. Ринама была наслышана об ужасах коммунальной жизни: сварах, испорченных обедах, разбитых семьях. Но в рушниковой коммуналке не было никаких ужасов, там были одни прелести, наверное, потому, что в прелестной коммунальной квартире жили прелестные друзья ринаминых друзей. В отличие от каубских соседей, они не держали двери открытыми, не ругали ксегенскую власть, не сидели часами во дворе; они были другие, но тоже очень хорошие — на свой, совковый манер. Вообще Ринама была уверена в том, что самое хорошее сосредоточилось в ней, в её близких, родных и друзьях, в её коммунальной квартире, в её Рушниковом переулке, в её совковом центре. Поэтому она отправилась на допрос к соседу-следователю, как к центрально-совковому другу. Жрес, не разделявший мелких убеждений любимой супруги, упрямо напросился в провожатые.