Он повесил полотенце через плечо, повернул обратно к двери, а потом подошел к окну, за которым что-то привлекло его внимание. Но не в городке. Удел дремал в позднем пополудне под небом того особенного темно-голубого оттенка, какой в дни позднего лета украшает Новую Англию. За двухэтажными домиками Джойнтер-авеню, за плоскими асфальтированными крышами, за парком (сейчас там били баклуши, катались на великах и ссорились по пустякам вернувшиеся из школы дети) Бену видна была северо-западная часть города, где Брок-стрит исчезала за откосом того самого первого поросшего лесом холма.
Взгляд Бена естественным образом пропутешествовал к бреши в лесном массиве — там Бернсроуд буквой «Т» пересекалась с Брукс-роуд, — и дальше, наверх, туда, откуда вниз на город глядел дом Марстена.
Отсюда, уменьшенный до размеров детского кукольного домика, он казался великолепно сделанной миниатюрой, и это нравилось Бену. Из окна комнаты дом Марстена виделся такого размера, с каким можно было иметь дело. Можно было поднять руку и загородить его ладонью.
На подъездной дороге стояла машина.
Бен стоял с полотенцем через плечо, не шевелясь, глядя из окна на эту машину и чувствуя, как в животе закопошился ужас, проанализировать который он не пытался. Два отвалившихся ставня повесили на место, отчего дом приобрел вид скрытного слепца — прежде этого не было.
Губы Бена беззвучно шевельнулись, словно выговаривая слова, которых никто — даже он сам — не мог понять.
15
5:00 пополудни.
Мэтью Бэрк с дипломатом в левой руке покинул здание средней школы и через пустую автостоянку прошел туда, где стоял его старый «шевви-бискайн», до сих пор в прошлогодних зимних шинах.
Бэрку было шестьдесят три, до обязательной отставки оставалось два года, но он еще нес полную нагрузку и уроков английского, и внепрограммных занятий. На эту осень пришлась школьная постановка, и он только что закончил читку трехактного фарса под названием «Проблема Чарли». Ему достался обычный избыток совершенно невозможных ребят, дюжина пригодных экземпляров — они, по крайней мере, затвердят свои роли (чтобы потом исполнить их дрожащим голосом, с мертвенной невыразительностью) и трое ребят, выказавших способности. В пятницу он распределит роли и со следующей недели примется за черновую работу. И вплоть до тридцатого октября — до дня спектакля — они будут дружно трудиться. По теории Мэтта, спектакль, поставленный силами средней школы, должен быть таким же, как тарелка кемпбелловского супа «Элфабет»: безвкусным, но не вызывающим отвращения. Придут родственники и будут в восторге. Придет театральный критик из камберлендского «Леджера», он разразится многосложными экстатическими дифирамбами, поскольку получает деньги именно за такую реакцию на любой местный спектакль. Исполнительница главной женской роли (в этом году, вероятно, Рути Крокетт) влюбится в кого-нибудь из труппы и, вполне вероятно, лишится девственности после вечеринки для участников. А потом Мэтт возобновит работу «Клуба спорщиков».