— Да, — произнес с надеждой в голосе Моуч, — это так.
— Во-первых, — заговорил, ободрясь, доктор Феррис, — люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.
— В-третьих, — сказал Фред Киннан, — они не хотят голодать. И что вы предлагаете с этим делать?
Казалось, он задал тот вопрос, который все предыдущие высказывания должны были предотвратить. Никто не ответил ему, но все чуть втянули головы в плечи и придвинулись друг к другу, словно под давлением пустого пространства студии. Военный марш гремел в тишине с непоколебимой веселостью усмехающегося черепа.
— Выключите его! — заорал мистер Томпсон, указав на приемник. — Выключите эту чертову штуку!
Кто-то повиновался. Но внезапная тишина была еще хуже.
— Ну? — сказал, наконец, мистер Томпсон, неохотно взглянув на Фреда Киннана. — Что нам следует делать, как вы считаете?
— Кто, я? — со смешком переспросил Киннан. — Не я заправляю этими делами.
Мистер Томпсон стукнул кулаком по колену.
— Скажите что-нибудь, — приказал он, но увидев, что Киннан отвернулся, добавил: — Кто-нибудь!
Добровольцев не нашлось.
— Что нам делать? — крикнул он, понимая, что тот, кто ответит, потом придет к власти. — Что делать? Может сказать кто-нибудь, что делать?
— Могу я!
Это был женский голос, но звучал он так, как тот, который они слышали по радио. Все повернулись к Дагни прежде, чем она успела выйти из темноты. Когда вышла, ее лицо испугало их, потому что в нем не было страха.
— Могу я, — сказала она, обращаясь к мистеру Томпсону. — Вы должны сдаться.
— Сдаться? — тупо повторил он.
— Ваша песенка спета. Неужели неясно? Что вам еще нужно после того, что вы слышали? Сдайтесь и уйдите с дороги. Предоставьте людям свободу существовать. — Мистер Томпсон смотрел на нее, не шевелясь и не возражая. — Вы еще живы, вы еще пользуетесь человеческой речью, вы просите ответов, вы полагаетесь на разум, все еще полагаетесь, черт возьми! Вы способны понимать. Не может быть, чтобы вы не поняли. Теперь вы не можете делать вид, будто на что-то надеетесь, вам нечего хотеть, получать, захватывать или достигать. Сдайтесь и уходите.
Они слушали напряженно, но будто не слыша слов, будто слепо тянулись к достоинству, которым среди них обладала только она: достоинству быть живой. В гневной напористости ее голоса слышался торжествующий смех, голова была высоко поднята, глаза словно бы видели какое-то зрелище в невероятной дали, светлое пятно на ее лбу казалось отражением не студийного прожектора, а восходящего солнца.
— Вам хочется жить, не так ли? Уходите с дороги, если хотите иметь такую возможность. Пусть на смену вам придут другие. Он знает, что делать. Вы нет. Он способен создать условия для выживания человечества. Вы нет.