— Не знаю. Я сошел с нее, когда она ползла к северу по Аризоне. Было очень много задержек, неполадок, противоречивых распоряжений. Я всю ночь добирался до Колорадо попутным транспортом: на грузовиках, в колясках, на телегах, — и вовремя прибыл к месту сбора, где мы ждали, пока прилетит самолет Мидаса и доставит нас сюда.
Дагни медленно пошла по тропинке к машине, оставленной возле продовольственного рынка Хэммонда. Келлог следовал за ней и когда заговорил снова, голос его стал чуть тише, спокойнее, под стать ее шагам, словно они оба хотели что-то отсрочить:
— Я нашел работу для Джеффа Аллена, — сказал Келлог; тон его голоса был странно торжественным, подобающим фразе «Я исполнил вашу последнюю волю». — Когда мы приехали в Лорел, начальник станции тут же приставил его к делу. Ему был очень нужен здоровый… то есть здравомыслящий человек.
Они подошли к машине, но Дагни не села в нее.
— Мисс Таггерт, вы не очень пострадали, так ведь? Вы сказали, что разбились, но… это не опасно?
— Нет, ничуть не опасно. Завтра я уже смогу обходиться без машины Маллигана, а еще через день-другой и без этой штуки.
Она помахала тростью и небрежно бросила ее в салон.
Они стояли молча; Дагни ждала.
— С той станции в Нью-Мексико, — неторопливо заговорил Келлог, — последний звонок я сделал в Пенсильванию. Говорил с Хэнком Риарденом. Сообщил ему все. Он выслушал, сделал паузу, потом сказал: «Спасибо, что позвонили». — И, опустив взгляд, от души добавил: — Не хочу никогда больше слышать такой паузы.
Келлог посмотрел ей в глаза; во взгляде его не было упрека, словно еще тогда, услышав ее просьбу, он обо всем догадался.
— Спасибо, — сказала Дагни, садясь за руль. — Подвезти вас? Мне нужно вернуться и приготовить обед к приходу моего работодателя.
Когда Дагни вошла в дом Голта и встала в тихой, залитой солнцем комнате, она, наконец, постаралась разобраться в своих чувствах. Посмотрела в окно на горы, закрывавшие часть неба на востоке. Подумала о Хэнке Риардене, сидящем за письменным столом в двух тысячах миль от нее с окаменевшим от горя лицом, — как каменело оно всегда под всеми ударами, — и ощутила отчаянное желание бороться за Хэнка, за его прошлое, за эту напряженность лица, питавшую ее мужество… точно так же ей хотелось бороться за «Комету», еле-еле ползущую по полуразрушенному пути. Она содрогнулась и зажмурилась, чувствуя себя виновной в двойной измене, как бы повисшей в пространстве между долиной гениев и всем прочим миром. В этот момент ей казалось, что она не имеет права ни на то, ни на другое.