Это чувство прошло, когда она сидела напротив Голта за обеденным столом. Голт смотрел на Дагни открыто, спокойно, словно ее присутствие стало чем-то обычным, словно он привык уже видеть ее каждый день и был этому рад.
Дагни слегка откинулась на спинку стула, как бы смиряясь с таким положением вещей, и нарочито сухо, деловито сказала:
— Я осмотрела ваши рубашки, сэр, и обнаружила, что на одной нет двух пуговиц, а у другой протерся левый рукав. Хотите, приведу их в порядок?
— Да, конечно… если сумеете.
— Сумею.
Взгляд Голта не изменился, он только молча кивнул, словно услышал именно то, что хотел, — только Дагни сомневалась, что он вообще хотел от нее что-нибудь услышать.
За окном грозовые тучи затягивали на востоке все небо. Дагни задумалась, почему вдруг у нее пропало желание смотреть на то, что происходит за окном, почему вдруг захотелось не расставаться с золотистыми пятнами на столешнице, на булочках, на медном кофейнике, на волосах Голта — словно с островком на краю бескрайней пустоты.
Потом она услышала свой голос, спрашивающий невольно, неожиданно для нее самой, и поняла, что хочет избежать хотя бы одной измены:
— У вас дозволена какая-то связь с внешним миром?
— Нет.
— Никакой? Нельзя даже отправить письмо без обратного адреса?
— Нет.
— Даже краткого сообщения, если в нем не выданы ваши секреты или координаты?
— Отсюда нельзя. В течение этого месяца. А посторонним вообще нельзя.
Заметив, что он избегает ее глаз, Дагни заставила себя поднять голову и прямо посмотреть на него. Взгляд Голта изменился: стал пристальным, неподвижным, беспощадно проницательным. Он спросил, глядя на нее так, словно знал причину ее вопросов:
— Хотите обратиться с просьбой сделать для вас исключение?
— Нет, — ответила Дагни, не опуская глаз.
На другое утро после завтрака, когда Дагни сидела за шитьем, старательно накладывая заплату на рукав его рубашки, в своей комнате, при закрытой двери, чтобы Голт не видел ее неловкости в непривычном деле, она услышала, как перед домом остановилась машина. Уловила звук торопливых шагов Голта в гостиной, услышала, как он распахнул входную дверь и с радостным гневом вскричал:
— Ну наконец-то!
Дагни поднялась на ноги, но замерла: голос Голта резко изменился, посерьезнел, словно он увидел что-то неожиданное:
— В чем дело?
— Привет, Джон, — послышался усталый, негромкий, но ясный и твердый ответ.
Дагни села на кровать, внезапно почувствовав, что силы оставили ее: это был голос Франсиско.
Голт озабоченно спросил:
— Что случилось?
— Потом расскажу.
— Почему так поздно?
— Через час нужно снова улетать.