Отвлекусь. Студентом я был донором и сдавал кровь раз в два месяца. Сдавали 460 г (10 г шло на анализ), платили за это 23 руб. (стипендия у меня была 35 руб.). Кровь от нас тогда забирали в стеклянные бутылки. После этого при всех травмах мне никогда кровь не вливали, я никогда не видел, в какой таре она хранится. Я долго думал, не мог ли я видеть консервированную кровь в каких-либо фильмах. Вспомнил кадры документального фильма о Вьетнамской войне. В них эвакуировали раненных американских солдат, и санитары на ходу вливали им в вену раствор, так вот этот раствор был в пластиковых мешочках, но прямоугольной формы. Полные, эти пакеты должны были иметь вид колбаски. Все. Как сегодня выглядит консервированная кровь или кровезаменители, я никогда в жизни не видел.
И то, что кровь хранится в пластиковых квадратных пакетах, похожих на подушечки, я впервые увидел, когда пришел в сознание после своей смерти!
Для меня это безусловное подтверждение того, что это был не бред, что я действительно пришел в сознание после смерти своего тела. Я не мог в бреду увидеть то, чего никогда в жизни не видел!
Думаю, что слух включился сразу же после начала клинической смерти и моего прихода в сознание; я, наверное, слышал и шум в операционной, и разговоры хирургов. Но я их не помню, поскольку был увлечен попыткой установить связь между собой и своим телом. Помню только призыв кого-то из врачей, обращенный непосредственно ко мне: «Держись! Ты не умрешь!». Причем этот призыв был обращен ко мне дважды.
Вот, собственно, и все, что я могу рассказать, о виденном и слышанном во время возвращения сознания в ходе клинической смерти. Не много. Но что поделать, если с точки зрения эксперимента, реаниматоры выдернули меня с того света слишком рано для того, чтобы узнать побольше, но вовремя, чтобы не повредить связь нейронов моего мозга со мною – с моей душой.
Поэтому наиболее ценным для меня являются мои собственные ощущения и восприятие происходящего.
Во-первых, хотя это и не очень важно ввиду наркоза, у меня не было ни малейших болей.
Далее. Бояться и показывать свой страх – это разные вещи. Я боялся операции, на которую пошел, боялся потому, что она слишком тяжелая. И помню радостное чувство после пробуждения от наркоза после первой операции: я жив, и ничего особенно не болит! И когда в перевязочной я увидел, что из меня уже вытекло не менее полулитра крови, когда стало понятно, что у меня повреждено что-то внутри, а хирург не может добраться до этого повреждения, чтобы остановить кровотечение, мне тоже стало не по себе. Сама собой возникла мысль, что это может закончиться моей смертью, а вместе с этой мыслью возник и страх.