Мое первое знакомство с ним произошло на почве столкновения по поводу учета умерших в лазарете. Наша «методика» этого учета, дававшая нам возможность существовать, не вязалась с фактическим состоянием дела, а Точилову, прирожденному педанту, не терпелось привести все в строгую систему, как того и требовали от него немцы. Придя в этой своей «должности» в лазарет-блок и обойдя бараки, он, конечно, не в пример немцам, обнаружил наших умерших в тот день и уже записал их в свой «синодик», но я вовремя заметил это и вмешался. Произошел спор. Я погорячился, меня поддержали другие, решили потащить этого нового «бухгалтера смерти» к Евдокимову. Тот своим авторитетным видом и спокойным тоном сумел объяснить Точилову истинную обстановку и уговорить того не вмешиваться в установившийся порядок. Помню, решившим все дело аргументом было оброненное Евдокимовым как бы вскользь замечание о том, что обстановка такова, что никто из живущих в лагере не гарантирован от какой-нибудь болезни, особенно от тифа, и тоже может попасть сюда же, к нам, так стоит ли вмешиваться в наши порядки? Намек был понят правильно, Точилов снял свои претензии и в дальнейшем, приходя в лазарет-блок, записывал всегда только вчерашних умерших, как умерших сегодня, а сегодняшних оставлял на завтра.
Однако та первая размолвка не помешала нам постепенно сблизиться с ним. Почвой такому сближению послужила общность нашей антисоветской убежденности. Негативное отношение к советскому строю у нас обоих было одинаково, расходились мы только в вопросе о роли немцев. Точилов прямо преклонялся перед мощью немецкой военной машины, перед их организованностью и их целеустремленностью и находил всевозможные оправдания их изуверств в отношении нас. Здесь я спорил с ним, мне стало уже совершенно ясно, что немцы – исторические враги России, но сейчас они выступали как враги Сталина и его режима, и я не видел никакой другой возможности борьбы со сталинизмом в нашей стране, кроме союза с немцами.
Наши споры при встречах не мешали нашему постепенному сближению, и я очень жалел, когда Точилов однажды не пришел в конце дня в лазарет-блок, а от другого командира, его сменившего на должности «учетчика трупов», я узнал, что Точилов вместе с группой Гиля готовится завтра уехать из лагеря. Я считал, что больше уже не увижу Точилова.
Поэтому, когда через месяц Гиль возвратился со всей своей группой, я был очень обрадован новой встрече с Точиловым. После своей поездки и экскурсий по Германии Точилов еще больше укрепился в своих германофильских взглядах, расхваливал мне все, что он увидел в Германии своими глазами, и говорил, что Советский Союз – варварская, дикая страна по сравнению с Германией. Мне стало трудно с ним спорить, потому что никаких новых, а тем более веских аргументов я не находил, в то время как Сергей Петрович рассказывал все новые и новые факты лучшей, чем у нас, организации жизни у немцев. Единственно, что мне пришло в голову тогда – возразить Сергею Петровичу, что виденное им есть только поверхность немецкой жизни, а саму жизнь народа он за такую краткую поездку, да еще в положении стороннего наблюдателя не мог увидеть. Но это мое возражение нисколько не поколебало моего нового и – это весьма существенно – старшего товарища. Точилов был старше меня на 20 лет, он получил образование еще в старой России, он помнил другие времена и во многом был для меня авторитетом.