И я окончательно уверился, что Буренкин не случайно меня переманивает.
Он, как все мы, грешные, любил рядом с водителем сидеть. А тут пересел на заднее место рядом со мной, коленка в коленку. И запах от него неприятный, видно, зубы нелеченые…
Он шоферу скомандовал — поехали, дескать. Тот даже не обернулся, погнал. Пока мы ехали, стояла передо мной его красная, здоровущая, побритая в скобочку шея.
Буренкин объясняет:
— Насилу догнал. Я позвонил, а мне справку: «В Москву!..»
Ничего я не соображал. Сидел и думал: куда он меня повезет? Неужели прямиком к главному подъезду?
Буренкин какую-то анекдотину плетет, сам хохочет, захлебывается, слюной брызжет, а я думаю: куда?
Пролетали мы через небольшой подмосковный городишко, я столовую знакомую заметил, сколько раз в ней «заправлялся». Здесь можно было: область чужая, никто меня не знает. Правда, один раз все-таки на знакомого налетел: «Привет, Иван Петрович! За плавающих и путешествующих!»
И так мне захотелось рюмашечку опрокинуть, холодным пивком закусить.
— Может, остановимся? Пропустить по баночке?
Буренкин усмехнулся:
— Надо ли?
Не сказал, подлец, как все люди: «Не хочу» или «Не стоит», — а по-особенному, с ехидцей: «Надо ли?»
Только камешки маленькие по крылу из-под низу дробью застучали.
Буренкин новую анекдотину. А я свое: куда? Потом он что-то насчет Садовникова проезжаться начал, а Садовников — наш предисполкома, мужик деловой, энергичный. Но Буренкин его недолюбливал, это мне было известно.
Он проезжается насчет Садовникова, а я о своем. Куда?..
И охватил меня страх. До Москвы даже при такой гонке часа два, не меньше, осталось. И я подумал, что если сейчас, сию минуту, не выясню: «Куда?» — то могу очень даже. свободно помереть и привезут к первому подъезду мой труп.
Машина летит, только столбики придорожные мелькают, деревеньки позади остаются, а я при жизни коченею и все думаю: «Как узнать? Спросить?» Поворачиваюсь к нему и естественно нормальным голосом справляюсь:
— Надолго ли в столицу?
Но это я полагал, что спрашиваю вполне естественно и нормально. А он-то понял и осведомился:
— Вы, случайно, не заболели?..
— Нет, здоров. А что?
— Губы у вас посинели… А в Москву я ненадолго. Одно дельце обтяпаю — и- вечером домой. Люблю ночную езду…
Ничего ведь, изувер, не сказал. Что бы спросить: «А вы когда?» Я бы успокоился. И я решил: надо действовать, иначе рехнусь.
— Останови, пожалуйста, твой тарантас!
— Что такое?
— Мутит… Изжога поднялась… Боюсь, вытошнит…
Он своему красношеему что-то буркнул. Тормоза промяукали, и мы встали… Я вывалился из его, будь он проклят, «адмирала» — и скорее в сторонку, словно по неотложной надобности… Подхожу к машине, губы платком вытираю, чтобы не заметил, как дрожат, а я дрожь унять никак не могу, и объясняю: