Измученный ледяной вежливостью, Наседкин взмолился:
— Степаныч, перестань… Хочешь — по морде дай, облай, но перестань!
Странно слышать, что Валентин Петрович и Степаныч были когда-то комсомольцами, заядлыми футболистами, бегали на коньках, а Степаныч однажды получил приз, победив на дистанции пятьсот метров.
Идя на фабрику на другой день после бюро райкома, я очень волновался: как меня встретят товарищи?
Валентин Петрович и на нашем цеховом собрании и на заседании парткома голосовал за прием меня в члены партии. Он встретил меня как обычно, крепко пожал руку, по-деловому, может, чуть-чуть торопливее объяснил наряд, а когда я уходил из его каморки, он еще раз пожал мне руку и, окая, сказал:
— В партии, товарищ, Грохотов, большинством голосов все решается. Ничего тут не поделаешь. Иди, работай. Через годок снова… Поговорим…
О встрече с Александром Степановичем я не думал. Как он говорил, «в партейные» дела он не вникает. Приняли меня или не приняли, я думал, его не интересует.
Степаныч подошел к моей машине молча, постоял, посмотрел, потом поманил меня пальцем:
— Зайди…
В его крохотной каморке, которую он упорно называет «кабинетом», на столике всегда кипит электрический чайник — мастер выпивает за смену стаканов десять крепчайшего чаю. Надо сделать что-нибудь выдающееся, чтобы заслужить приглашение «разделить компанию», «побаловаться чайком». Когда я в перерыве вошел в «кабинет», на столике дымились два стакана.
— Присаживайся. Хочешь — с сахаром, хочешь — с джемом. Хорош чаек! Краснодарский. Ничуть не хуже индийского. Интересно, земля, что ли, на Кубани подходящая?
Поговорив о чае и решив, что лучше всего употреблять смесь грузинского, индийского и краснодарского, Александр Степанович совершенно неожиданно сказал:
— Ты, Микола, не расстраивайся. Тебя примут. Обязательно примут. Не могут тебя не принять…
Откровенно говоря, мне эти слова не особенно понравились: зачем Степаныч лезет не в свое дело?
А Степаныч словно угадал мои мысли:
— Ты, Микола, не обижайся. Я считаю, что весь вопрос в Телятникове. Это он, подлая душа, поперек твоей дороги колодой лег.
Я попытался уклониться от щекотливой темы:
— При чем тут Телятников?
— Как это при чем? Выступи он по-другому, и все было бы в порядке.
Я не удержался и спросил:
— Откуда вы все знаете, Александр Степаныч? Вы же не были па собрании.
— Чудак ты, Микола… Право слово, чудак. Вы еще собрание не закончите, а мы уже все знаем, кто и что говорил, как решили…
— Это же неправильно, Александр Степаныч.
— А по-моему, правильно. Партия не для себя работает, а для народа. Вот тебя в партию не взяли, а мы, беспартийные, говорим: неправильно! Когда года два назад Димку Ильина не приняли, мы, беспартийные, все в один голос: «Правильно! Какой он коммунист? Третью жену меняет, выпивает, всегда злой и деньгу любит задарма получить!» И насчет Телятникова у нас, у беспартийных, свое мнение есть. Это не Григорий Силантьич. Тот настоящий, а Телятников даже не второй, а третий сорт. Ты посмотри, как он с рабочими разговаривает. Как будто слушает, а глазами все время по сторонам шарит — кого бы из начальства не пропустить… Помяни меня, его больше не выберут. И твой вопрос в этом деле огромную роль сыграет. Поэтому не расстраивайся. Твоя история, как бы тебе объяснить, она вроде на пользу сработала.