— Я не бог, прощать не умею! Сам нагрязнил, сам и вытирай.
Оба влюблены в свою профессию. Валентин Петрович рассказывал, что ему даже на фронте снилась фабрика. В каком-то немецком городе он нашел альбомы с образцами тканей — сейчас эти альбомы лежат в кабинете у нашего колориста.
А Степаныч из-за его любви к тканям однажды чуть-чуть не попал в милицию по обвинению в хулиганстве. Ехал он на курорт. В Туле в купе появилась новая пассажирка в ярком платье. Она села напротив Степаныча, и тот по привычке истинного текстильщика машинально попробовал подол платья на ощупь. Пассажирка, пораженная такой неожиданной фамильярностью, подняла крик.
Степаныч с трудом уверил пассажиров и строгую проводницу, что никакого посягательства на женскую честь не было, а его нескромный жест исключительно профессиональный, что и не замедлил подтвердить документами.
Затем на столике появилась неизменная спутница железнодорожных пассажиров — вареная курица, крутые яйца. Степаныч выставил «три звездочки», и прочный мир был торжественно закреплен стуком стаканов и эмалированной кружки.
Оба мастера страстные рыболовы, но Степаныч в этом деле преуспел больше. В субботу в городе его могут задержать только землетрясение и чья-нибудь свадьба. Гулять на свадьбах, кричать «горько» и вообще повеселиться, порадоваться на чужое счастье Степаныч обожает.
Валентин Петрович частенько не только субботний вечер, но и все воскресенье вынужден оставаться в Москве: то выборы, то надо навестить старых, ушедших на пенсию коммунистов, то подъехать в пионерский лагерь, да мало ли обязанностей у члена парткома комбината.
Я люблю их обоих. Если мне удастся окончить институт и стать инженером-химиком, я с большим удовольствием останусь на нашей фабрике и буду работать с Валентином Петровичем и Степанычем.
Мне очень приятно, когда утром Валентин Петрович крепко жмет мне руку и, по-ивановски окая, говорит:
— Вчера ты, дорогой товарищ Грохотов, хорошо потрудился. Молодец! Сегодня я тебе работенку посложнее подкину, двадцать восьмую серию.
Это значит, что я буду печатать семивальный грунтовой рисунок с тюльпанами по белому сатину. Рисунок сложный, с тончайшим восточным орнаментом. Его любят в наших среднеазиатских республиках, идет он и на экспорт…
Валентин Петрович называл меня до армии попросту Коля, а сейчас на фабрике зовет меня — товарищ Грохотов, а если встретит на улице или в клубе — Николай Сергеевич. Александр Степанович как звал, так и зовет — «А ну, Микола». Он со всеми запросто, словно все ему родные. Но до поры до времени. Стоит кому-нибудь проштрафиться, Степаныч сразу мрачнеет и начинает «презирать» — переходит на сугубо служебный тон. Разделывальщика красок Наседкина за появление в красковарке в пьяном виде и порчу дорогого импортного красителя он «презирал» месяца три, доводил его чуть ли не до слез своим изысканным обращением: «Разрешите, уважаемый товарищ Наседкин, вам заметить» или «Рекомендую вам, товарищ Наседкин, эту загустку поставить в холодок…»