— Спасибо, доченька! Спасибо! Удружила! — пока еще своим голосом заговорил Христофоров. — Вырастил доченьку!
Тут уже послышались скрипучие ноты.
— А все ты! — накинулся он на супругу. — Ты! «Доченька, доченька, моя маленькая, неразумная…» Вырастила дуру! Молчать!
Никто ему не возражал. Жена наблюдала за улицей, — не дай бог, если соседи услышат скандал. Зойка как вошла, так и не тронулась с места, стараясь не смотреть на отца. Но он еще громче крикнул:
— Молчать! Я вам говорю — молчать! Вот тебе мое последнее родительское слово — не откажешься от своего Васьки-дурака, уходи из дома. Уходи! И чтобы ноги твоей тут больше не было.
— Хорошо, папа, — спокойно сказала Зойка. — Я уйду. Сегодня же. Немедленно…
Она выбежала в сени. Христофоров бросился в ее комнатку, застучал ящиками комода, начал выкидывать вещи. Полетели чулки, белая кофточка, книги.
Потом раздался рев. Юрий Андреевич появился в столовой с фотоснимком в руках.
— Смотри, мать! Смотри… Полюбуйся на зятя. Прочитай, что написано: «Моей единственной ласточке. Люблю. Твой до гроба Вася». Ласточка! Знает, сволочь, какое гнездо у этой ласточки…
Но и у Зойки характер был решительный. Услышав эти слова, она вплотную приблизилась к отцу и тихо сказала:
— Отдай!
Христофоров порвал карточку на мелкие кусочки, бросил дочери в ноги.
— Получи!
Зойка не возмутилась, не кинулась на него с криком, а только презрительно посмотрела на его красное лицо с торчащими, как у кота, усами.
— Я тебе, папа, этого никогда не прощу. — И повернулась к матери: —Мама! Разреши взять твой чемодан…
* * *
Марья Павловна в окно увидела, как Вася Каблуков, давно, очевидно, поджидавший Зойку в садике, взял у нее чемодан, подхватил любимую под руку, и они зашагали, ни разу не оглянувшись.
После ухода Зойки программа Юрием Андреевичем была выполнена полностью: он бил посуду, кричал, принимал капли, весь мокрый, валился на кушетку, хрипел, стонал.
Потом в доме установилась зловещая, звенящая тишина. Сильно пахло валерьянкой.
В полночь Юрий Андреевич начал канючить:
— Для кого я старался? Для кого ночей недосыпал, лишней рюмки не выпил, в одних брюках хожу десятый год… В отпуск ни разу не ездил. Другие, вроде Стряпкова, каждый год в Сочи, в Гагры, в Кисловодск. А я, кроме краюхинской минеральной воды, ничем не лечился…
Он так настроил себя на жалостливый лад, что не выдержал и заплакал.
Марья Павловна, молча слушавшая супруга, решила, что теперь пришла пора действовать.
— Стоит ли так убиваться, Жора?
В редкие минуты жизни она всегда называла мужа Жорой — в память, первых дней знакомства.