Машина повернула на нашу улицу.
— Придется что-то доказать вам, таким умникам. Просто в качестве справедливости, в качестве обычной компенсации за моральный ущерб.
— Иначе…
— Иначе говоря, разбирайтесь дальше сами. Дольше, чем это сделаю я. А я умываю руки.
— Ну, знаешь…
— Повторяю, вы заслуживаете наказания.
— Но по какому праву?..
— По такому, что я все время думал об этом, что я не забывал ни единого слова, ни одной мелочи. Что я все время комбинировал ими. Зачастую мозговал, а не занимался следствием. Больше соображал, а не искал.
— А как же… Это не будет противозаконно?
— Это не будет противоречить ни одной из десяти заповедей.
Мы вышли из машины у нашего «подъезда холостяков». Щука все еще мялся.
— Да идем, — вдруг сказал Хилинский.
— Тогда идемте. Дайте уж мне хоть эту сатисфакцию.
— В смысле удовлетворения. Х-хорошо. Куда?
— Туда. И поглядим, какой вы, Щука, с некоторыми друзьями цваняк.
Мы стали подниматься по довольно-таки скупо освещенной лестнице.
— Это один очень «образованный» товарищ в институте культуры преподавал и цитировал Рылеева: «Куда ты ведешь нас? Не видно ни гзи!»
— Ясно куда, — сказал Хилинский, — на коньяк. К себе в гости.
Я не собирался их вести ни на какой коньяк, тем более к себе. Еще этого не хватало! Это значит, я им и коньяк и благодарность за то, что они будут меня держать в качестве дурня. Да еще и испытывая полное удовлетворение.
— Куда ты? — спросил Щука. — К тебе ведь этажом выше.
Но дверь уже открылась на мой звонок, и в светлом прямоугольнике на фоне масайских щитов и дагомейских копий возникла фигура Витовта Шапо-Калаур-Лыгановского. Умное, слегка язвительное лицо. В глазах ирония и остроумие.
Больше всего мне хотелось бы сказать в эту минуту:
— Поднимаемся. Есть гомерический коньяк.
Вместо этого я сказал с видом, как будто накануне, скажем, выспался у него на даче. И не на кровати, а, омерзительно пьяный, на клумбе с его любимыми розами: и у самого повсюду занозы и человеку хоть в глаза не гляди.
— Вечер добрый.
Что-то странное появилось в его глазах, когда он посмотрел в мои. Зорко, словно проникая насквозь. А потом это что-то начало отдаляться, угасать и, наконец, исчезло. Понял.
— А-а, вы все же пришли, Космич. Не ожидал так… поздно. То бишь рано.
Он увидел Хилинского и Щуку.
— И вы здесь… Хорошо, заходите.
— Все же мы пришли, — сказал я.
— Что ж, хотя я и не ожидал (а, глядя на вас, стоило ожидать), но рад. Недооценил мозги современника.
Он говорил это с нескрываемой иронией. А в глазах жило что-то глубокое и словно даже зловещее. И тень какой-то усмешки, и прощение — тысяча выражений.