А меня трясло. И от внезапного сознания непоправимости происшедшего, и от горя, и от какой-то неясной надежды, и от злости на этих, которым все равно, которые так быстро все забыли, переключились со смерти человека на какой-то материал и еще шутят.
…В маленьком местечке Чурсы остановились перекусить. Я смотрел на эти полсотни домов, игрушечную чайную, флигель от разрушенного в войну дворца, на гигантские, туманно-мокрые, черные деревья старинного парка и вспоминал, как летом мы ходили здесь с Марьяном и собирали на приманку улиток. Их было несметное количество на берегах многочисленных зеленых прудов, в росистой прохладной траве. Я нигде не видел их столько. И таких огромных, с яблоко величиной. «Француз бы ополоумел от радости», — сказал тогда Марьян. И вот я смотрел и вспоминал, и у меня что-то жгло глаза и в груди.
— Есть лосятина, — прибежал Клепча, — видать, кто-то убил по лицензии и сдал в чайную. Повезло, в Минске не достанешь.
— Как в лучших домах Лондона, — сказал Велинец.
В чайной все разместились под скверной копией с картины "Томаш Зан[29] и Адам Мицкевич на берегу Свитязи".
— Обожаю оленей, — сказал Клепча, уписывая мясо.
— Угу, — поддержал Щука, — еще со времен диснеевского Бэмби в кино. Удивительно красивое и благородное существо. Нежное, мягкое.
Я есть не мог. Заказал двести граммов «Беловежской», тяпнул их одним махом, будто последний алкаш, и закурил, ощущая, как потихоньку согревается мое нутро.
Я понимал, что несправедлив, что это их каждодневная работа, — и не умирать же им с голода, — и все равно презирал их. И потому немало удивился, когда полковник пошел и принес себе и мне по сто пятьдесят, сел и вдруг тоже оттолкнул тарелку.
— Не могу. За столько лет не могу привыкнуть. Выпьем, Антон Глебович. — И после паузы: — Ненавижу сволочей… Пока не подохну…
В этот момент Клепча заметил на картине у Зана бакенбарды и вдруг сказал:
— А чего это здесь Пушкин? Разве он был на Свитязи?
— Это Зан, — наверное, слишком резко сказал я.
— Ну, а этот… Зан… разве он…
— Помолчите вы, пожалуйста, — снова оборвал его Щука и только теперь ответил на мой вопрос, заданный еще на Романи: — Бывает и так, что не опознают. Редко, но бывает… Дай бог память, в 63-м или 64-м году писатель ваш один, ну, из этих, молодых да ранних, еще романы исторические пишет, плыл с родственниками по Днепру возле Рогачева. Видит, что-то розовое плывет. Подумал, необычной величины глушеная рыба (вот надо бы этих «шахтеров» из Бобруйска, что ездят рыбу глушить, прижать хорошенько!). Встал на носу и вдруг рулевому: «Вороти!..» Плывет навзничь женщина в розовой комбинации. Ну, вытащили, приехали наши за трупом… Но и до сих пор неизвестно: кто, откуда, как? Может, откуда-то с Урала в неизвестной компании приехала, а может, с Камчатки. Может, утонула, а может… Но всплывет. Так или иначе, а она всплывает, рано или поздно, правда. Так что и ты, парень, не скули. Тяжело, понятно. Но утешься хотя бы тем, что если это убийство, они получат сполна. А уж мы постараемся, все перетрясем.