– Двух гривен у меня нет. – Молодая продавщица смотрела на нее укоризненно. – Ищите без сдачи.
– Да ладно, – махнула рукой Анна. – Нет, так нет.
– Еще чего! – обиделась девушка, метнулась к своей сумке и принялась выковыривать мелочь из маленького, видавшего виды кошелька. Наскребла полторы гривны, гордо сказала: – Мне чужого не надо.
«Мне чужого не надо», – повторяла про себя Анна, наблюдая сквозь неожиданные слезы, как дачный пригород Киева плавно переходит в бескрайнее желтое пространство с лесополосой вдали, с озерцом, на берегу которого топтался одинокий рыбак с донкой в руках, что-то пристально высматривая у себя под ногами. «Мне чужого не надо. Мне бы только как-то себя обнаружить, как-то почувствовать себя во времени и пространстве. Я растворяюсь, сквозь меня дует ветер, течет вода, растет трава, и мне даже не больно, что особенно интересно. Если я умерла, пусть Господь как-то даст знать мне об этом. Мне бы Августину найти, спросить ее – кто мучает тебя, бедную? Какая сволочь заставляет тебя, сверкая подметками, бежать от меня по мокрой киевской улице в глухую осеннюю ночь без копейки в кармане? Тебе убить и воскресить – раз плюнуть, ты даже не чувствуешь разницы между этими действиями, между плюсом и минусом, между хорошо и плохо. Между жизнью и смертью».
* * *
– Кицунэ, – выдохнул Женя и прижал оторопевшую Эмико к груди прямо на пороге. – Мне так хреново, кицунэ, пожалей меня.
Эмико была совершенно не готова к его визиту. Нежданно нагрянувшего внука она вынуждена была принимать не при параде, а в простом хлопчатобумажном халате, и ей это было чрезвычайно досадно. Но внука, похоже, меньше всего интересовало, почему это бабушка встречает его без привычной нитки жемчуга на шее и перламутровой заколки в волосах. Он сам был изрядно помят и несвеж, что с удивлением отметила Эмико. Сел на банкетку в прихожей и вдруг разревелся так, как не плакал со своих четырех-пяти лет.
– Мальчик, – она присела перед ним на корточки, – ты здоров? Что с тобой?
– Я убил Мэнсона, – сказал Женя.
– Кого???
– Мэнсона, это… ну, не важно. Это не тот Мэнсон, который отбывает пожизненное в американской тюрьме, это его тезка, апельсин… Я думал, это сорняк, а оказывается, блядь, извини… апельсин! Был… Кицунэ, дело в том, что Аня ушла от меня. А я помню, как я в нашем загородном доме на летней кухне жарю кабачки и жду ее, она должна была приехать позже, жду, а ее все нет и нет. И я думаю, может, она и не приедет ко мне, передумала, или случилось что. И связи с ней нет почему-то. И я помню этот запах жареных кабачков и еще мокрого после дождя базилика только что с грядки… рядом с плитой на разделочной доске. И ромашки вокруг полевые тоже пахнут как ненормальные. И вот все эти запахи, вперемешку с моей тревогой. Я тогда совсем зациклился на том, чтобы она приехала ко мне. И вот она появляется в зоне видимости. Я вижу, как она идет с горки к калитке – в темных очках, в просторном синем сарафане, который закручивается вокруг ее ног, и у нее волосы завязаны в два хвоста. Я тогда умер и снова родился, выключили солнце и снова включили. И сердце вот здесь, в горле… Это что такое было, кицунэ?