Стартовая команда, наблюдавшая эту картину, бросилась на выручку Кречетникову. С помощью огромных пожарных лестниц парашютист был торжественно снят с крыши эллинга.
Нам оставалось снизиться, бросить гайдроп и итти обедать. Вскоре, однако, я убедился, что это самое трудное. Не в меру расщедрившееся солнце сильно нагрело воздух. И без того облегченный дирижабль (он потерял вес троих парашютистов) получил большую подъемную силу; под действием тепла от прогретой оболочки водород еще больше увеличил потолок дирижабля. Нам никак не удавалось произвести нормальную посадку.
Два-три раза мы снижались до тридцати-сорока метров от земли и неоднократно бросали гайдроп. Команда не успевала ухватиться за концы, а несколько смельчаков, упорно повиснув на гайдропе, поднимались в воздух вслед за дирижаблем и с высоты полутора-двух метров мешками падали на землю. Мы снова поднимались до полутора тысяч метров, чтобы охладить газ и сделать посадку, — все было напрасно.
Меня раздражала такая зависимость дирижабля от температуры, совершенно не знакомая при полетах на самолете; в довершение всего мучил голод. Но больше всего я был зол на себя. Захвати с собой парашют, я давно бы выбросился и сидел уже в столовой за обедом. Я оставил парашют у эллинга.
Таким образом мы пробыли в воздухе больше одиннадцати часов. Совершенно безучастно я сидел у окна, не надеясь до сумерек попасть на землю, как вдруг неожиданный рывок вывел меня из мрачного раздумья. Человек десять из стартовой команды, с криками вцепившись в гайдроп, на секунду остановили инерцию дирижабля, и в тот же миг за концы ухватились все шестьдесят человек. Дирижабль, все еще порывавшийся вверх, приник, наконец, к земле.
Среди стартовой команды, державшей дирижабль, я увидел и Кречетникова. Забыв о своем приключении, он подошел ко мне, весело улыбаясь, и поблагодарил за «воздушное крещение».
Свои эксперименты я решил закончить прыжком из штопорящего самолета. На одном из ленинградских аэродромов, выпустив поочередно нескольких человек, я сделал посадку, и во вторую кабину учебного самолета за управление сел летчик Халутин, мой ученик. Он охотно согласился поднять меня в воздух. Полетели. Рассчитав точку приземления, я вылез на плоскость и, придерживаясь за борт кабины, скомандовал летчику:
— Вводи самолет в штопор!
Самолет начал вращение неохотно, будто преодолевая сопротивление, но стоило Халутину прибавить газ, как он энергично завертелся. Стоя на крыле вращающегося самолета, я дважды обернулся вместе с ним, считая про себя число витков и приготовившись уже прыгнуть на третьем витке, но вдруг инстинктивно оглянулся. За моей спиной что-то зашуршало, и в тот же миг меня едва не сорвало с крыла. Не успел я глазом моргнуть, как парашют повис на стабилизаторе, полностью распустившись. Штопор сразу же прекратился. Удар при раскрытии парашюта был настолько силен, что летчик выпустил из рук управление. Самолет беспорядочно падал на землю. Бегло взглянув на Халутина, я увидел его побледневшим и растерявшимся.