— Впечатляет… — только и мог сказать я.
— Да. В 1816 году французский фрегат «Медуза» потерпел крушение… Художник навещал в госпитале выживших, делал наброски — чтобы все было точно. Он даже построил макет плота. И еще, не поверишь, хранил на крыше студии замороженную человеческую голову, чтобы достоверно изобразить трупы. Представляешь, он… Слушай, что–то меня занесло. Извини. Я могу часами говорить о живописи и рисунке. Смотри, даже сама композиция полотна…
Я кивнул. Рассказ Калеба странно подействовал на меня и вызвал перед глазами целую вереницу непонятных сцен. И, черт побери, они были слишком похожи на то, что происходило вокруг, даже реальнее самой реальности.
Может, это из–за того, что я ударился головой? Или из–за таблеток?
Может, я до сих пор не разобрался, что происходит по–настоящему, а что — только в моем воображении.
От некоторых вещей мне остались одни воспоминания. Я помнил, что жил в счастливой семье, пока не ушла мама. Но были и другие, которые хотелось поскорее изгнать из памяти: сначала мне казалось, что для этого будет достаточно просто уйти из Рокфеллеровского небоскреба, забыть о нем. Но ведь с проведенными там днями было связано не только плохое. А потом я понял, что мне дороги даже вещи, казавшиеся когда–то стыдными и глупыми — ведь их тоже не вернуть.
Но, как говорят, жизнь научит — а что, отличное название для какой–нибудь книжки, надо подкинуть Калебу идею: теперь я знал: ни одному воспоминанию нельзя безоговорочно верить, ведь они не подчиняются мне.
Я смотрел на другую репродукцию, но никак не мог сосредоточиться, изображение плыло перед глазами. Похоже на фрагменты росписи Сикстинской капеллы: мы ездили с бабушкой в Рим, когда мне было десять лет. Эти фрески меня тогда поразили и вот — они снова возникли из прошлого, напомнив не только о вечной тоске, но и о реальности происходящего.
— А что, лучше людоедов ничего не придумалось? — спросил я. Меня мутило от одной мысли о том, что книжка Калеба слишком уж похожа на Нью–Йорк, в котором мы оказались. — Какие–нибудь космические мутанты, например?
— И тогда в середине все бы драпали от гигантского кальмара, который хочет разрушить город, да?
— А почему нет? И то лучше. Была бы аллегория.
— Ты знаешь, я уцепился за эту идею как раз потому, что вокруг все летит в тартарары. Мне с детства эта мысль не дает покоя. Знаешь, ведь каннибализм на самом деле существуют. Помнишь, по телику показывали урода в Европе, который дал в газете объявление, что хочет кого–нибудь съесть?
Я помнил.
— И главное, ведь нашлись желающие! — Калеб задумчиво постучал кончиками пальцев по столу. — Так что иногда правда даст вымыслу сто очков вперед. У меня дед работал журналистом в «Нью–Йорк Таймс», так он мне на ночь рассказывал страшилки про своего коллегу, который попался в лапы к людоедам. Наверное, тогда мне эта история засела в голову. И когда я решил написать книгу… В общем, я стал писать о людоедах, потому что решил разобраться, что творится у меня внутри. Зачем выдумывать ужасы, когда их в жизни хватает?