Восстановив дыхание, он снова заговорил:
— Пока я там был, вспомнил, какой странный город Нью–Йорк, и какие разные люди в нем обитают.
С Пятой авеню мы выехали на Четырнадцатую улицу и молнией пронеслись по Бауэри. Посреди пустой дороги Калеб остановился и заглушил двигатель. Улица, укрытая нетронутым белым ковром, отлично просматривалась в обе стороны, кое–где виднелись одинокие машины. На мгновение мне показалось, что мы вне времени и пространства. Неужели я стал привыкать к жизни в новом Нью–Йорке? Неужели он стал казаться мне домом?
Мотор снова заревел, и мы понеслись на север. На Хестер–стрит повернули направо и выскочили на углу Малберри.
Скорее всего еще в первый день улицу выжгли огненные шары. От большинства зданий остались только почерневшие обугленные остовы. Мотоцикл остановился, и я передал Калебу винтовку, которая во время поездки висела у меня за спиной.
— Жди здесь, — быстро сказал он, и пока я не успел возразить, устремился вниз по улице и исчез в доме по левой стороне.
Я слез с мотоцикла, отошел на пару шагов. Заглянул в несколько окон с выбитыми стеклами: крысы, маленькая собачка. В припаркованной рядом машине лежала сумка с ноутбуком, планшетом и крутым телефоном — все с разряженными батареями. Хозяин машины заезжал в Макдоналдс: за две недели большой красный стакан размок, и на пассажирское сидение просочилась липкая черная жижа. Вонь от бумажного пакета с бургерами тянула невыносимая, но сами они выглядели как только–только приготовленные.
Быстрым шагом подошел Калеб.
— Поехали, — тихо сказал он.
Я не стал спрашивать, что он увидел дома. Все было понятно по лицу.
Какое–то время мы ехали молча. Под навесом большого кирпичного отеля Калеб остановился и выключил двигатель. Когда мы слезли с мотоцикла, я спросил:
— Что мы здесь делаем?
До Мемориального комплекса оставалось еще несколько кварталов.
— Что надо, — огрызнулся Калеб и направился в вестибюль отеля «Трибека». Я поспешил за ним, даже забыв проверить, не ошиваются ли поблизости охотники. Внутри оказалось светло — через крышу, застекленную по центру, проникал яркий солнечный свет.
Калеб уверенно зашел за барную стойку, поискал глазами и снял с полки одну из бутылок, налил из нее в стакан. Он сделал сначала маленький глоток, потом одним махом осушил содержимое, тут же налил еще, но сразу пить не стал. Я не знал, как себя вести: отвернуться или выйти совсем. Калеб оторвал взгляд от спиртного и посмотрел прямо на меня. Я подошел к бару, сел на высокий деревянный стул. Теперь нас разделяла только барная стойка, и я увидел, что он плачет.