— А что так?
— Сорокалетнюю жену на двух двадцатилетних не поменял.
— Так, с другой стороны, и требования возрастают, — сказал Маныч.
— С другой стороны не пользуемся — это привилегия южных народов. Держите, — Седой протянул бутылку коньяка. — У меня там пара кавунов. Под деревце положил. С утреца хорошо будет после сегодняшнего.
— Ну, — сказал Маныч, потирая руки. — Рассаживайтесь, товарищи дорогие. Присаживайтесь, прилёживайтесь. И не откладывая. Стаканы в руки.
— Нас упрашивать не надо.
— Артуша! Дорогой! Чтоб одеяло зонтиком стояло в девяносто шесть лет!
— С днем рождения.
— Присоединяюсь. Поздравляю. Желаю.
— А Рая где?
— Она на хозяйстве. И не надо.
— Нехорошо как-то. Наготовила вон всего. Вкуснятины.
— Да она и сама не больно-то хотела, — махнул рукой Маныч и сморщил нос. — Стесняется.
— По-второй. Не задерживай добрых и честных людей.
— Как вы говорите, нужен тост, — сказал Рисовальник. — У меня тост такой. Чтоб не быть тем, кем захотят другие.
— Ёмко.
— Мне думается у Артура с этим всё на 36 и 6. Это я вообще, — сказал Рисовальник.
— В целом, да? Как тезис?
Сдвинули стаканы.
— А где Минька наш?
— К морю пошел. На обрыве посидеть. Депрессия у него.
— Депрешен?
— Деприссон де фуа.
— Надо позвать.
— Я схожу, — сказала Бацилла.
— Слушай, а где сигареты?
— А я забыл!
— Сказали же! Ну что за люди.
— Куротники вы!
— Забыл? Ты смотри, с этим будет всё хуже и хуже.
— На-ка. Перчиком закуси. В перце морфин — сразу будешь спокойный, как Стендаль.
— Артур, давно хотел спросить. А как тебя в музыку, да и в Москву, впрочем, как занесло?
Маныч уже свою дозу для рассказов принял. Еще с утра.
— А хотелось. В Москву, в Москву хотелось, как сестричкам из классики. А что? К большим огням. К фонтанам. К свершениям поехал. У нас фонтан в городе, как засох так и до сих пор и … А я фонтаны люблю. Нравится мне фонтаны.
— Родственники были? Знакомые?
— Да никого.
— Так смело?
— Лез напролом. Везде отчигнули. А кто нас когда к пирогам ждет? Без репетиторов, от сохи и одеждой на вырост? Там своих хватает. Но, слава Справедливости, все-таки существует что-то для равновесия. Негромкого такого. Есть, однако, вариант проходной пешки. Хотя б в слоны.
— Ты рассказывый. Не стесняйся. Мы поймем.
— Мы понятливые.
— В Москве есть губернский песталогический. Областной пед. Хоть пед да мед, как в народе бают, хуже нет, но — дорогая моя столица, золотая моя Москва. И кстати. Какой народ по коридорам ходил! Сливки взбитые! Все, кто не ко двору — там! Какие разговоры просвещенные, какие сотрясения воздуха! К тому ж по времени… Будто курочка ряба золотое яичко снесла. Буквально ж, обрушилось. И музыка, и литература, и остальные розы-мимозы. Всё с большой заглавной буквы. Хэм, Фолкнер, Камю, Кафка, Сэллинджер, Пруст. Дозы, конечно, гомеопатические, но и этого хватало, чтобы постоянно будто датым ходить. Да и то, что и говорить, если Мандельштама с Цветаевой видели только на восковке. «Иностранная литература» — сокровищем было бесценным. Тебя с ним на клочки разорвут — дай! Вот одна сторона. С другой — вельветовые мокасины, ресторан «Будапешт», и пиджак с ватными плечами, и носки в клеточку. Пиджака у меня не было, чего зря врать, а вот носки были, потому как брат у итальянских моряков в Новороссийске их чемоданами на шинковку скупал. Мокасины я самолично в ГУМе купил, шесть часов в очереди. Считай, дико повезло. Не совсем с дикого Запада, но для нас и Румыния почти Филадельфия… Потом. Бац! модернисты, тут и авангард — Пикассо, Дали — репродукции в музее выставили, очереди, как за хлебом в блокаду — этого же никто не видел. И наши пидорасы и говна собачьи тоже давай тараканов в краску макать и на холсте пасти.