— Здравствуй, Вильгельм Телль! Ты первый встречаешь меня, оставшегося одиноким, в твоей свободной стране! — мысленно говорил я ему, совершенно растроганный.
«Пока горы стоят на своих основаниях, не забудут стрелка Телля!» — вспомнились мне слова поэмы Шиллера.
Я не хотел никуда идти дальше этого памятника и, постояв перед ним с благоговением с полчаса, возвратился обратно на вокзал и, сев в указанный мне вагон, поехал среди восхитительных ландшафтов по берегу Женевского озера.
Я вышел в Женеве на платформу со своим небольшим саквояжем в одной руке и с подушкой и одеялом, затянутыми в ремнях, в другой, не зная, куда мне направиться.
— Оú voulez vous partir, monsieur (Куда хотите идти)? — спросил меня, прикладывая руку к козырьку, носильщик.
— A l'Hôtel du Nord (В Северный отель)! — ответил я ему, потому что один из моих товарищей, Мышкин, перед отъездом из России рекомендовал мне эту гостиницу, как недорогую и в которой притом же живет известный писатель-критик Ткачев, тоже принужденный эмигрировать из России.
— Багаж есть? — спросил меня по-французски носильщик.
— Нет. Все мое со мной!
Он взял у меня сак и связку в ремнях и, выйдя из вокзала на площадь, повел по удивительнейшему мосту через Рону при самом ее выходе из Женевского озера.
Несмотря на все заботы, на одиночество и неизвестность предстоящего мне, я не мог не заглядеться на открывшуюся передо мною дивную картину. Лазурная ширь озера простиралась налево от меня до самого горизонта, а направо, среди быстро мчащихся изумрудных струй прозрачной, как хрусталь, реки виднелся островок Руссо со своими плакучими ивами. Темная громада горы Салев, как стена, нависала впереди нас над Женевой, раскинувшейся у ее подножия.
Это была красивейшая картина, какую только мне приходилось видеть до тех пор в жизни. И красота ее увеличивалась еще темными золотистыми красками облаков, охвативших всю западную часть небосклона, где опускалось к закату солнце.
Почти сейчас же за мостом оказался и мой Северный отель. Носильщик дернул звонок, поставил в подъезде мои вещи и, получив деньги, удалился раньше, чем кто-нибудь вышел.
Наконец показался мальчик, лет около пятнадцати, во фраке.
— Что вам угодно, мосье? — обратился он ко мне по-французски.
— Здесь живет мосье Ткачев?
— Numéro quatorze (Четырнадцатый номер), — ответил он и показал дверь вверху над лестницей.
Потом, взяв мои вещи, он самым серьезным тоном вдруг заговорил ломаным русским языком:
— Ви кошка и котиата!
Я остановился в полном недоумении.