Тоя вновь схватила дочь и, как вчера, крепко прижала ее к себе, бормоча какие-то хвалы каким-то богам. «Ну и жизнь!» — подумала я и вышла на улицу. Наверное, где-то очень много раненых. С Маарой на руках вышла Тоя.
— Надо хоронить, — сказала она.
— Я с тобой, — попросила я.
Тоя ловко обернула вокруг себя широкую холстину, упаковала в нее ребенка и махнула рукой в сторону леса. Мы отправились напрямик.
Шли мы долго, наверное, часа два, пробираясь заметными только Тое тропами, и вышли, наконец, почти к самому подножию большого холма, вершину которого венчал поселок. У большого грота несколько человек молча сортировали мертвых и раненых. Мертвых они уносили из леса в виднеющееся за редкими уже здесь ветвями поле, а раненых складывали шеренгой под деревьями. Их было не так уж и много. Живые за своим скорбным трудом пели: то кто-то один, то все вместе, слаженными голосами. Наверное, враги ушли уже далеко, раз люди не боялись так громко петь.
Тоя отправилась к мертвым, а я подошла к шеренге раненых, в числе которых были и дети. Их осматривали двое: мужчина и женщина средних лет, гораздо больше внимания уделяя взрослым. Тут все понятно, война не закончена, но у меня сжалось сердце, глядя на страдальчески сморщенное личико маленькой девочки. Поэтому я оставила местным знахарям преследование их общеполезных целей, а сама стала ощупывать девочку. Пока я искала рану, пока разглаживала и пропитывала целебным теплом распоротую на боку кожу, знахари не обращали на меня никакого внимания. Когда я перешла к следующему ребенку, раненому в голову, — тоже. Но его рана не была глубокой, и он быстро пришел в себя, как только я погладила его пропитанными теплом ладонями по голове. Он сел, и знахарь-мужчина замер, внимательно глядя на меня. Мне не хотелось, чтобы он заставлял меня заниматься взрослыми, и я объяснила:
— У него небольшая ранка, просто он очень испуган.
Знахарь медленно кивнул и продолжил кого-то раздевать и перевязывать, исподтишка наблюдая за мной. Ну и пусть. Я нашла еще одного ребенка, он лежал без сознания, с дырой от копья в животе. Так, взять себя в руки. Жалость должна превратиться в заживляющую энергию, а не щипать мне глаза без пользы. Я сложила ладони куполом над раной и наполнила ее теплом. Концентрируясь на ране, я просидела рядом с малышом долго, время словно остановилось. Я ждала хоть глубокого вдоха, хоть движения ресниц. Наконец, щеки мальчика начали розоветь, и он открыл глаза.
— Светлый дух леса, — прошептал он обветренными губами, и для моих ушей это прозвучало как «спасибо».