Мы с наслаждением пьем чай. Пьем и так, и сяк, и эдак. Что означает: и по-английски с молоком, и без молока с изюмом, и без молока с орехами. Мне больше всего нравится с орехами. Саше — с изюмом.
«Мы такие разные!»
Он поглядывает на меня, потом говорит:
— У меня друг был в Афгане…
— В смысле афганец или в Афгане был? — не понимаю я.
— Воевал. Рассказывает, что там все пьют чай с орехами. С грецкими.
Я смеюсь:
— Можешь считать, я — афганка. А если учесть, что Афганистан — наша прародина, то всем нам следует пить чай с орехами. А не с изюмом.
— А мы с тобой разные, — замечает Саша. — Это значит, нам будет интересно вдвоем.
Так мы с полчаса болтаем о том о сем. В конце концов утоляем жажду. Потом принимаемся распаковывать наши сумки.
Я убеждаюсь, что добрую половину нарядов везла сюда напрасно: такого здесь не носят. Но это не беда! У меня есть триста долларов — остатки последнего гонорара. Куплю себе, что захочу…
Замечаю, что у Саши на дне сумки не только «Алазанская долина». Есть там и славная на весь мир «Русская». Бутылки четыре.
— Контактная жидкость, — поясняет Саша. — Не раз испытанное пробойное средство.
Потом мы ложимся рядышком на кровать и лежим тихо-тихо, без движений. Близится вечер — тогда наконец спадет жара.
«А у нас — в Петербурге — еще полдень. И возможно, пасмурно, накрапывает дождик…»
Ровно гудит кондиционер, шумит улица.
Начало августа.
Перед выездом я читала в справочнике (основательно готовилась), что в августе в Индии влажно и жарко. Действительно, это так. Но я привыкну. Я сильная вообще-то. Мне иногда кажется, я сама не знаю, насколько я сильная. Саша того не знает и подавно. Он так трогательно заботится обо мне. Создается впечатление, что он только обо мне и думает. Он по трапу самолета готов был сносить меня на руках. Как по ступенькам ЗАГСа. Или как уснувшую уставшую дочку переносит в кроватку отец.
Отец…
В последние дни я не раз ловлю себя на том, что своего отца, которого не помню, представляю в образе Саши.
Любопытно, что по этому поводу сказал бы всемудрый Фрейд?
Саша огромен. И потому что для меня он — полмира, и потому что внутренне он — глыба, личность; равно как и потому, что его ростом Бог не обидел. А я рядом с ним соответственно — маленькая девочка. Вероятно, Саша чувствует свою огромность. Не отсюда ли эта отеческая улыбочка?
Впрочем, если признаться самой себе, улыбочка эта меня слегка колет. Она даже как бы унижает меня. Что-то во мне ей противится. Может, это противится моя личность? Я понимаю это так: маленькой девочкой приятно быть иногда, но не всегда. Во всяком случае — мне. Я уже достаточно самостоятельная женщина. И могу быть на равных с колоссом. Я когда-нибудь сама буду претендовать на почетное звание колосса, ибо ничто человеческое мне не чуждо — примесь честолюбия в своем характере считаю очень даже не лишней…