— Люди будут удивляться всегда, святой отец, — возразил он, — на этом держится мир.
— Это прекрасно. Прекрасно, что вы так сказали. Если вы сами в это верите.
— А что нам еще остается делать? — вдруг улыбнулся и Мигель.
— Да, конечно. Нужно всегда во что-то верить. Простите меня за нескромный вопрос, но вы сами веруете в Господа нашего?
Гонсалес задумался. Он искал подходящие слова для того, чтобы не обидеть старика.
— Значит, не веруете, — вздохнул священник, правильно истолковывая его молчание, — вот и вы тоже.
Он присел на скамью рядом с Мигелем и, достав платок, вытер лоб. А ему, пожалуй, все семьдесят, подумал Гонсалес и взглянул на часы.
Сегодняшний день в его распоряжении. Времени у него было достаточно.
— А вы сами веруете? — вдруг непонятно почему спросил он. — Вы же учились в Оксфорде. Неужели действительно веруете?
— Да, — с неожиданной твердостью сказал священник, — да. Верую в Господа нашего. Верую в его силу, в его разум, в его благость.
— А в человеческий разум не веруете?
— Человеческий разум… — священник замолчал. — Человек слаб. И помыслами, и духом. Ему нужно утешение, божье слово и, может быть, прощение.
— Прощение… — Мигель вспомнил Луиджи, — прощение… Не всякий человек достоин прощения. Есть такие, которые лишь похожи на людей. Только похожи. Их надо истреблять, как бешеных зверей.
Священник грустно покачал головой.
— Надо смиренно нести обиды свои…
— И подставлять щеку под удар, — докончил Мигель. — Нет, святой отец, божий суд не всегда находит обидчика. Человеческий суд вернее.
— Значит, ты присвоил себе права Бога? И ты будешь решать, кто виновен, а кто нет?
— Не я, не я один, — поправился Мигель, — в конце концов, вы же не отрицаете государственные органы, суд, полицию. Вон там, у входа, я видел двух полицейских. Если в церковь залезет вор, вы ведь не будете ждать суда божьего, вы закричите и позовете полицейских. А они передадут воришку в суд. И он накажет вора, посадит его в тюрьму. Вот и получится, что вы тоже не признаете божий суд, а отдаете свои дела в руки суда человеческого.
Старик грустно покачал головой.
— Вор не боится суда божьего. Его не страшит кара всевышнего. Он заблудший, и его надо спасать. Я помешал бы вору унести имущество церкви, но я никогда не посадил бы его в тюрьму. Только бог вправе решать, кто истинно виноват, а кто нет. Подожди, — сказал он, видя, что Мигель собирается его перебить. — Скажи мне прямо, разве ты не знаешь такого, когда судья, судящий за прелюбодейство, сам прелюбодей? Или не было случаев, когда вор, сидящий в судейской мантии, судил другого вора? Так как же эти люди, грешные делами своими и помыслами, могли судить других, столь же грешных людей? Какое они имели право? И кто дал им его?