Хлопов недоуменно развел руками.
– Федор Григорьевич, я ведь человек подневольный. Раз велено преследовать лисовчиков, не моего ума дело спорить с воеводами… Дочку надобно пристроить к добрым людям в слободке до моего возвращения… И вот что… Не прогневайся, имеется у меня еще просьбишка…
Хлопов мигнул шурину, намекая, что просьба не предназначена для чужих ушей. Но подьячий даже не подумал вылезть из возка и дать родственникам переговорить с глазу на глаз. Наоборот, он навострил свои оттопыренные уши и шевелил ими в нетерпении.
– Говори! – приказал Желябужский и, покосившись на подьячего, добавил: – У меня от товарища по посольству тайн нет.
Хлопов порылся в кожаной суме, притороченной к седлу, вынул некую вещь, завернутую в тряпицу, и бережно подал ее шурину. Желябужский развернул тряпицу, и только недюжинная выдержка заставила его сдержать возглас удивления. Марья, не обладавшая дядиным хладнокровием, ахнула от восхищения, а подьячий всем телом подался вперед, впившись очами в кипарисовый ларец, окованный серебром. Дядя открыл ларец и вынул хрупкую вещицу, сплошь покрытую тончайшей резьбой и усыпанную самоцветами. Он поднес вещицу к свету и залюбовался игрой лалов, коими был изукрашен неведомый зверь с башенкой на спине и двумя острыми бивнями. Дяде был знаком этот зверь.
– Слон для игры в шахматы! Дивная резьба! Индийского дела, сразу видно! Есть такая страна за Персией. Не довелось там бывать, но видел в Исфахане похожие шахматы и прочие индийские поделки.
Желябужский вынимал из ларца пеших воинов, всадников на вздыбленных конях, грозные боевые башни. На шеломе каждого воина красовался крупный яхонт лазоревый, а щиты всадников сияли яхонтами черевчатыми в золотых гнездах. Когда Желябужский вынул из ларца царя, чье одеяние было сплошь усыпано изумрудными искрами, а царский венец блистал алмазами на золотых ноготках, Иван Хлопов торжественно провозгласил:
– Оными шахматами потешался великий государь и царь Иоанн Васильевич!
Подьячий Сукин недоверчиво присвистнул:
– Ты, Небылица, ври, да не завирайся!
Иван Хлопов забожился, что не покривил душой. Всем ведомо, что его дядя Тимофей Хлопов служил при государевой постели. Царь в милостивом расположении духа пожаловал слугу богатым подарком. Подьячий отмахнулся, сказав, что такие шахматы впору дарить иноземному королю, а не слугам, коих царь велел драть батогами. Иван Хлопов взъярился, говоря, что Тимофея батогами не драли, разве только родичей подьячего драли, так пусть о них и толкует. Тимофей же в своей духовной отказал шахматы старшему сыну, от него шахматы попали к двоюродному брату, потом к нему, Ивану, а уж он берег их как зеницу ока.