Михалков велел подьячему внести имя Марьи в список невест. Подьячий, стоявший лицом к стене, чтобы даже краешком глаза не видеть лица царских невест, засомневался:
– Повитухи же не одобрили!
– Не твоего холопьего ума дело! – сказал своим высоким, почти бабьим голосом постельничий.
Подьячий положил на колено свиток, нашел под фамилиями невест пустое местечко и вывел борзой и разлетистой скорописью: «Ивана дочь дворянина Хлопова Марья». Пока он писал, бабушка старалась, сколько можно было, поправить наряд внучки: одернула платье, наспех одетое в сенях, немного растеребила косу, чтобы казалась шире, заново завязала длинные рукава.
– Эх, беда! Сразу из мыльни и без притираний! – сокрушалась она. – Ну, с Богом!
Федора перекрестила внучку и велела ей подняться по крутой лестнице на вышку. Так называлась светелка, поставленная над Передней избой. В вышке прорублены окошки на все четыре стороны. В таких светелках занимались женским рукодельем. При дневном свете девицы нанизывали бисер на нити, вышивали платье золотом и серебром. А когда девичьи глаза уставали от тонкой работы, можно было выйти на опериленное гульбище, чтобы размять ноги и полюбоваться сверху на царские хоромы и маковки церквей.
В вышке сидела добрая дюжина царских невест. Обычно в светелках, где собирались молодые девицы, не умолкали болтовня и жизнерадостный смех. Но на вышке царила мертвая тишина. Никто не выбегал на гульбище, все сидели по лавкам и творили молитвы, безмолвно шевеля губами. Среди невест, судя по роскошным одеяниям, были три княжны. Они держались ближе друг к дружке, не желая смешиваться с простыми дворянками.
Невесты недоброжелательно покосились на новенькую, никто даже головы не наклонил в знак приветствия. Только одна из невест встала и подошла к Марье. Была она одета проще княжон, хотя и у нее в швах летника переливались искусно вплетенные золотые нити с искорками драгоценных каменьев. Статная и рослая, головой почти упиравшаяся в потолок вышки, она смотрелась величественно, как настоящая царица. Густые белила на щеках не могли скрыть жизнерадостного румянца. И нравом она была смелая, не в пример остальным соперницам, боявшимся пискнуть в царских хоромах.
– Я тебя знаю! – сказала она. – Ты Хлопова. Меня тоже Марьей зовут. Милюкова Марья. Твоя бабка Федора за тебя старается, да только ничегошеньки у вас не сладится. Салтыковы не любят твою бабку, а они ноне сила.
– Надеешься, тебя выберут? – спросила Марья.
– Я бы не прочь! Ха-ха! Только навряд ли! Вишь, какая я дылда вымахала! – засмеялась Милюкова и, нагнувшись к Марье, шепнула: – Государь росточком не вышел, зазорно ему будет ниже супруги.