Так и не привыкнув к ее жалящей желчи, Александра Арамовна вскинулась было, чтобы ответить, но по насмешливовыжидающим глазам матери поняла, что бесполезно и махнула рукой: «поступайте как вам совесть подскажет», а затем вышла из квартиры родителей и с силой захлопнула за собой дверь.
VII
Mysterium Tremendum
(хор сестер)
Несмотря на бури, бушевавшие в стаканах и чанах его домочадцев, отец всегда оставался стоять в стороне.
Как будто был отделен от остального мира невидимой прозрачной стеной.
Как будто его ничем нельзя было тронуть.
Как будто для него не существовали чужие несчастья.
Как будто не было гусениц танков, раздавленных ягод, брошенных у края могилы лопат, раздетых людей…
Как будто ничто не брало его за душу.
Как будто он никогда ничем не был задет.
Ни детской наивностью, когда вместо побега держались за мать; ни подвигами, когда зарывали в землю, в жестянках, жалкие справки для памяти последующих поколений; ни слабым писком, когда в подполье прерывали жизнь маленького одного, чтобы спасти больших остальных…
Как будто ничего не знал и не понимал или, наоборот, ведал какую-то недоступную другим тайну, автоматически ставившую его на недосягаемую высоту.
Тайну, оправдывающую пирамиду из ржавых иголок и ножниц; кучу пепельно-серых, обезличенных башмаков; гору не тронутых сединою волос; коллекцию чемоданов с аккуратными бирками с адресами владельцев, с адресами, по которым их больше никто не найдет.
Можно сказать, что он вел себя так, как будто у него не было ни взывающих к нему, взыскующих помощи дочерей, ни желания что-то сказать, а лишь пустота.
Вместо комнат, вместо школ с изрисованными наивными партами, вместо пахнущих чесноком и солью селений — черные дыры; вместо болящих костей, блестящих волос и бойких голосистых детей — вздымающийся из труб едкий дым.
Густой, непробиваемый космос.
Посеревшая, глухая пустыня.
Не ведающий жалости ветер.
Мертвые волны.
Ты могла сколько угодно взывать, кричать, плакать, молиться, швырять в его сторону предметы домашнего обихода,
сглатывать обиды или утешающе теплые слезы,
объяснять на пальцах или при помощи пластики акварелей и горьких элегий, используя логику или сорвавшийся дикий, катающийся по полу крик —
ничего не менялось.
Перед тобой стоял все тот же спокойный, делающий вид, что ничего не замечает, отец.
* * *
Mysterium tremendum — называла его старшая дочь.
Mysterium tremendum, высшая тайна, непостижимая или даже ужасная тайна, так как само слово tremendum, своей кременной твердостью и монументальностью заставляя тебя трепетать, подразумевало не только необъятность и непостижимость, будто колонна, холодный камень или гранит, но и обратный оттенок тайны: кошмар.