В прошлый раз, когда мать Ирены привезла говорящего голыша, муж содрогнулся.
Ирена сказала:
— У нее целая коллекция там. Помнишь тех больших в коридоре… сидят вокруг чайного домика с игрушечным рыбаком и настоящими ракушками… или аэропортовских в нарядных национальных костюмах и в окружении шотландских, длинноволосых собак…
— Передай ей — все, что угодно, хоть медвежат. Но не голышей.
— А что, у тебя что-то связано с ними?
Муж объяснил:
— В юности меня впечатлил один фильм. Там был убийца-маньяк. Его мысли режиссер — тоже не совсем нормальный психически, знаешь, такой всклокоченный Клаус Кински итальянских кровей — выразил с помощью куклы. Зритель видит на экране мертвое тело в крови и руку убийцы. А вместо лица ненормального показывается этот голыш.
— А я тоже смотрела, — сказала Ирена. — Там еще кукла говорила вместо маньяка. Рублеными короткими фразами будто ребенок. И голос запредельный, писклявый такой. Помнишь, про берущего уроки пения официанта-певца, которого потом в ванне найдут. «Этот человек слишком любопытен. Он мне не нравится. Кто это? На нем голубая рубашка. Он так убого одет. Мне кажется, он что-то замыслил. Я беспокоюсь. Мне плохо. Почему у него такой странный вид? Я заболел. Пора его наказать».
— Стоп! Баста! — закричал муж. — У меня та сцена опять перед глазами стоит!
Ирена вскрыла одну из навязанных матерью пластмассовых мисочек.
Запах вырвался из затхлой пластмассы и полетел к потолку.
Сразу выбросить продуктовые подношения она не могла (жалко было такую нелепую мать), и посему со временем они сопревали и принимались выпирать, вспучась, из влажных коробок: проседали креветки, кровавела свекла, мед залеплял полки липкими лужами, изумрудные снежинки разрастались на хлебе и что-то густое, коричневое начинало течь из салата с яйцом.
…Эти бледно-зеленые, подгнившие кружочки кольраби (нарезала, чтобы дочь без промедления клала в рот витамины), имбирный корень, котлеты либо вымоченные в молоке кусочки морковки — как будто ее такое схожее с моим тело. Не могу взять в рот ни куска.
А ведь когда-то — когда мне было семь лет — и мы отправлялись в поход за грибами (болоньевая куртка, складные ножи, стоящие носами к порогу резиновые сапоги и сухие, девственно белые, еще не пропитанные влажным грибным духом корзинки) — я любила обыкновенные яйца, которые она варила вкрутую для меня и моей младшей, еще не подозревающей о своем бесплодье, сестры.
Любила выращенные родителями в парнике твердые, колючие огурцы.
Зеленые как яблоки, мелкие как ягоды, помидоры (те, которые через двадцать пять лет вызовут рвотный инстинкт).