«В Италии любой кадровик имеет право проверить почерк сотрудника фирмы. По почерку многое можно сказать», — объяснил Феррара необычные интересы жены, и Паскаль снова почувствовал себя дома: вот страна, подумал он, где можно жить в старинном доме с видом на даунтаун и изучать вегетативное размноженье нерелевантных червей, и не только не впасть в рутину, как случается в США, когда вся жизнь превращается из выезда и заезда в гараж (выезд из своего, домашнего, когда дверь ползет вверх при одном только нажатии кнопки и заезд в большой, бетонный, под зданием офиса, магазина, завода), но и вдохновляться практически посторонним древом, усаженным мертвецами.
Паскаль гордился, что древо уходило корнями в пятнадцатый век.
Только вчера, опять не найдя общего языка с матерью (видимо, даром пропали уроки лингвистики, думал он про себя), Паскаль провел целый день на туринском кладбище, ползая по надгробиям и списывая с них полустертые надписи, перемещаясь из одного голого гранитного склепа в другой и видя в каждом переходящие из века в век, из склепа в склеп повторяющиеся имена — Лаура, Клаудина, Эдуардо, Энрико (какая польза была родившейся в 1834-м году Клаудине от того, что через сто лет ее родственницу назовут тоже «Диной» и она умрет примерно в том же возрасте от женской болезни — это Паскалю было неясно, и схожие имена вызывали в нем раздражение, подобное тому, когда он пытался определить, кто же получатель письма: Уильямс Сол или его сосед Уилли Солана), и вот сегодня они уже обсуждают с Феррарой не только мертвых, но и живых.
«Билли Грассо, an old and strange chap», — сказал Феррара, который, несмотря на то, что Паскаль был коренной итальянец, все время пытался говорить с ним по-английски, пояснив, что именно английский превратился в язык изученья червей, язык научных конференций, жарких споров, скучных докладов, и его необходимо «практиковать».
Еще не забыв пустынного кладбища, где живым был лишь работник, да и он с мертвым безучастным лицом прошел мимо Паскаля, волоча за собой сломанный мраморный крест, прочертивший дорожку на гравии, Паскаль радовался живому говорящему человеку (радость эта была почти физической и ощущалась порами кожи) и особенно тому, что Феррара, несмотря на профессорство и червей, оказался таким же как он: внутри их, сидящих не на родственных ветках, горел один и тот же огонь. Это стало понятно сразу же после того, как Феррара вручил Паскалю для ознакомления большую коробку с артефактами и фотографиями, где не только указывались дни рождения «обитателей», но и содержались их свадебные альбомы, первые зубы и, образно говоря, последние челюсти, а также описывались смешные поступки, простонародные выражения, хромота. Завершала коллекцию пачечка вырезанных из газет некрологов на скрепке (на самом дне).