В морозильнике — кусок мяса. Леха снял полиэтилен, понюхал. Нюхай не нюхай — пока мерзлое, все равно ничего не поймешь. Положил в печку оттаивать.
Конечно, можно покушать в городе. И кафе на углу скоро откроется. Но, кстати, это точно не известно — на праздники они могли и закрыться. Так ли, иначе, но голодным Леха из дома уходить не любил: на Москве это глупо.
Открыл дверцу, потрогал мясо. Мороженое, но уже можно резать.
Если бог посылает вам только мороженое мясо — режьте его, пока не отошло совсем. Получатся ровные ломти и это намного удобнее, чем возиться с мягким скользким куском. Хотя, конечно, мясо должно быть парным, или, в крайнем случае, охлажденным.
С мясом приятно иметь дело — красный малахит. Хрустит под ножом. Однако жестковато. Просто так его не зажуешь. Леха снова полез в холодильник.
Мышечные волокна тоньше волоса. Их связывает в пучки белок фибрин. Получается мясо. Немного кислоты — фибрин разрушается, мясо легче жевать. Поэтому горцы маринуют в уксусе старого барана целую ночь. Иначе не съешь.
Леха нашел в морозильнике пакетик с прошлогодней красной смородиной. Кислятина хуже лимона. Высыпал горсть красных шариков поверх ломтей мяса. Поставил в печь.
Повар всегда мужик. У женщин мозги другие; посудомойка, кухарка, это им доступно. Это для них. Если, конечно, у них не мужской склад ума. Да, в общем-то, не только в мозгах дело. Просто тяжелый это очень труд, тяжелый физически. Оттого и занимаются им крепкие мужики.
Леха серьезно относился к еде. Интересно, что будет с ним через десять лет? Станет ли он ставить еду выше секса? Всерьез задумался Леха. Ухмыльнулся: в сущности, и то и другое он ценил не так уж высоко.
Открыл печь. Ягоды полопались, но не потускнели. Поверх дымящегося мяса положил горбушку хлеба из холодильника. Закрыл дверцу снова.
И банка пива. Завтрак как завтрак.
Не майская погода. Слишком тепло, думал Леха, проезжая поверху котловину станции метро «Кунцево». Положил на опущенное стекло локоть левой руки. До чего непривычно ехать без включенной печки. И этот ветер — так касалась его только Аллочка. Доверчиво и нежно.
Что за черт! — выругался Леха. Он собирался встать в девять, когда Анна Ивановна включит пылесос, покушать и сесть за компьютер. За неделю там накопилось почти сто килобайт писем и из них половина не по-русски. Отчет надо написать. И про фрау Шелике надо что-нибудь написать. А отчего-то Леха ехал из Москвы, пути ему оставалось пятнадцать минут, и он знал, что он будет сегодня пить водку.
Ветер пах летом. Солнцем и бездельем. Пыль на обочине спеклась от недавних дождей, и редкие камушки казались приклеенными к ней намертво. Между Москвой и Одинцово — перелесок, и Леха увидел, как позеленели березки. Нет еще тяжелой многослойной листвы, только легкая дымка, зеленый туман, что садится из прозрачного воздуха и солнечного тепла на голые прутья, пахнущие сыростью и мокрой землей.