Уезжающих провожал один отец. Теофиль еще спал. И это лучше, сказала мама, а то ведь слез не оберешься. Отец надавал десятки советов — и сколько ямщикам полагается чаевых, и проверить, надежно ли поднят шлагбаум, и Яреку не быть на представлении господину инспектору надутым, как сыч, а постараться просиять ангельской улыбкой, и еще, и еще.
Пани Зофья покорно кивала головой и в нетерпении постукивала маленькой ножкой в грубом дорожном башмаке. «Как в ссылку уезжаем, — думала она, — никто не провожает, ни цветов, ни добрых напутствий…»
А провожающий все-таки объявился. Ярослав радостно вскрикнул и, вырвав руку из руки матери, бросился к нему навстречу. Это был Валентин. Он поставил в возок корзину и сказал:
— Рыбка на дорожку…
Отец сухо поблагодарил. Ямщик взгромоздился на облучок. Мать уже сидела в возке. А Ярослав о чем-то горячо шептался с Валентином в углу двора. Пан Виктор недовольно пожал плечами: что за нелепая дружба! Пришлось подойти к ним и мягко, но непреклонно отвести сына в возок. Перед тем как посадить его туда, отец надел на шею мальчику образок из слоновой кости — изображение матки боски Ченстоховской.
Наконец, тронулись. Мать долго глядела в заднее оконце. Отец там, вдали, махал платочком. Проехали аллею старых акаций. Загремели по доскам на мосту через Тетерев. Караульный офицер на выезде из города проверил подорожную. Прощай, милый Житомир!
Глава 2
Исполнение желаний
Ярек с жадностью смотрел сквозь узкое оконце возка на улицы незнакомого города. У него была душа путешественника. В отличие от несколько неподвижного Теофиля, Яреком всегда владела жажда познания нового.
Долго тянулись скучные, словно бы одинаковые улицы, уставленные деревянными домишками. Изредка попадались казенные присутствия, каменные, окрашенные в желтый цвет, да помещичьи палацы с колоннами и гербами на фронтоне. Кое-где мутный Буг подходил к самым домам.
Брест-Литовск был, на взгляд Ярослава, далеко не так красив и уютен, как Житомир. И этому глинистому Бугу далеко до светлого Тетерева.
Пани Зофья дремала в углу возка. На ухабе ее тряхнуло. Она открыла глаза, зевнула, припала к тусклому оконцу.
Возок катил вдоль реки. Пани Зофья вдруг оживилась.
— Там, за Бугом, — шепнула она мальчику, — там настоящая Польша…
Ярек глянул вдаль. Такие же серые поля, такие же деревянные домишки… Никакой разницы. Разве только высокое деревянное распятье на холме.
Пани Казимира Пухальская приняла их с распростертыми объятиями. Пошли поцелуи, расспросы, бессвязные восклицания, даже слезы. Полякам есть о ком поплакать после несчастного восстания тридцать первого года — кто убит, кто загнан в Нерчинские рудники, а кто скитается на Западе, тоскуя и голодая. А сладкие воспоминания детства! А школа при монастыре Сестер-Визиток в Варшаве, на Краковском Пшедместье, где учились обе пани. И вдруг — лукавые улыбки, всплеск руками, мужские имена. Внезапный шепот, полузадушенный смех.