– Потолок, – Шуга рассматривал волосы Писанины, с научностью и состраданием.
– Потолок это очень даже ничего, хуже, когда на полном серьезе считают себя известными и великими, – не замечая источника суждения, высказывался Брезентовый и снова озадачился качеством посадки своего берета. Через мгновение Писанина с дрожащими руками нащупал на своей шее затасканную веревочку, на которой подобно нательному крестику висел медный ключик от хлипкой входной двери. Едва совершив поворот, гости медленно вползли в темно-оранжевый полумрак. В квартире вертелся запах забытых сигарет, во всем просматривалась грязь и старость – пыль затмевала вещи. Шуга не стал снимать обувь и резво направился в сторону кухни, выхватив из рук растерявшейся Писанины бутыль со спиртным. Приложив усилие, Сахарный вскрыл дешевую водку и отправил ее содержимое в ржавую раковину.
– Шуга? Зачем?!
– Затем, что река течет не лениво. Твои таблетки, Писанина, у меня в кармане. – Сахарный небрежно швырнул принесенные с собой лекарства на растрескавшийся стол, что был усыпан черными жжеными кругами, являвшимися следствием неоднократно забытой горячей сковороды. – Не знаю, насколько они тебя возьмут с твоим-то диагнозом, хорошо бы пообщаться с врачами.
– Верно, Сахарный, в дурку его! – с чувством толка выпалил Брезентовый.
– Рецепт прочти внимательно, намного внимательней уже прочтенного тобой фундамента художественной литературы. Водку больше не пить, с подобным сочетание губительно. Если не будешь слушать, помогать не стану.
– Да, тяжело тебе будет, Писанина. Сложно это все. Сорвешься… Лучше сразу основательно закрыться в стационаре, так хоть надежда будет. Глядишь, оправишься да и разбогатеешь. Правда слухи ходят, уколы, знаете ли, там так и всаживают, что даже плачут не только пациенты.
– Не пугай его Брезентовый. В туалете был? Теперь всем миром жди свою сходку, – с чувством контроля одернул Сахарный.
Писанина с болью смутится, поймав расстроенный взгляд навещавших его гостей, усиленно впадая в чувство стыда, станет оправдываться за содеянное, они будут стоять посреди немыслимого происшествия, только задаваясь в мыслях, глядя на осыпанную штукатурку: «И как это все смогло обвалиться? Неужто само собой все так и сделалось?!». Ложность и противоречие проводят их в кухню, прикрывая за собой снятую с петель дверь, а обрушившаяся штукатурка еще более расплодится на немытых полах.
Брезентовый человек воодушевленно поднимет пыль, рассказывая о списке тех, кого его общество уже явно достало. Скольких повязали уголовными делами за брошенные яйца и за облитые майонезом пиджаки, что среди их политических жертв есть хитрецы, что двойственно игнорируют, на все их непорочные замыслы – молча встречаются с избирателями, и никого не задерживают. «Нет, мы не диверсанты, все не так, они искажают нашу идею заведомо, не умеют работать – их проблемы, отказываются нас регистрировать, боятся к выборам допускать. Ничего, пока обойдемся и без их парламента, все равно за нами общество, новое общество, доказано – в регионах лидерство за нами». Именно так и будут идти часы, Шуга утомленно осмотрится, предложив: «Друзья, я отлучусь ненадолго».