вот так и думал проснувшейся Волчий, глядя в поданную ему чашку кофе со сливками. Дальше аннулировал мысль и переключился на социальную сеть. Волчий любил пространство и шелк, особенно когда тот на нем болтается, не знал французского языка, но частенько картавил в стиле жу-жу-жу, вот так, напеть советскую песню, примазывая хлеб черненькой икрой, икнуть и завестись после вчерашнего – дело стильное. Волчий из тех, кто в полном расцвете сил, оттого такого этакого везде пихали, просовывали, подставляли, знаете ли, а он возмущался, глядя на тех, для кого он стал неприятностью: «А это вы? Ну, если вы есть и вы уже, как видно, среди нас, значит, кто-то кого-то удачно трахнул и уже спешит сообщить на весь свет наиприятнейшее, а главное же – что? Заразить мозги, очень правильно заразить». Бывали дни, когда Волчий откровенно рыдал, да, бывало и такое. Плакал, размышляя, что многое упустил, что ведь мог бы охватить более значительное, более глубокое, после чего рвал все мягкое и снова икал, объедаясь черной икрой. Иногда в его голове проплывали величественные образы, он видел себя в амплуа Александра Освободителя, Александра Македонского. О да, Македонский! Весьма к месту окончание «ский». Видя себя на красивом коне, он так и разбивал войска Тутанхамона. «Нет, этого… как его», – крутил пальцем, вспоминая. Дария? Ария. И чтобы непременно золотая. Да, золотая… Золотая. Очень золотая? Золотая Орда. Верно! Я – Золотая Орда! Татаро-монголы… голы …голы… голы… Голый Вася и оранжевый галстук? Нет, лучше воевать в Бородинском сражении, звучит более гордо. Или же лучше участвовать, нет возглавлять и участвовать, точнее, править, возглавлять и принимать тесное участие в итальянских и швейцарских походах. Нет, хочу больше – стать героем, главным героем сражения при Аустерлице! Верно, Аустерлице – очень красиво, устраивает, беру. А еще лучше заседать в Венском конгрессе. Или же учредить. Чего учредить? Сенат, например. Я учредил Сенат. Я учредил. Сенат – мое учреждение! «Я» вообще моя буква. Вот так часа на два, параллельно жаловался на то, что не родился женщиной, причем красивой. «Ей везде легче», – думал он. «Устала я», – говорил сам себе и замолкал после нервных слез, едва успокоившись.
«Сердечный друг, жду привета, как попрошайка монету», – подписывал он некой «Мартышке» и удалялся в широту коридора, начиная свой встревоженный день. Еще чем-то заел свои рассуждения и внезапно остановился, почувствовав вопиющую странность. «Что это мне вдруг страшно?», – притормозил Волчий, сервируясь на неожиданность. «Чую страх. Где он?». Он продолжал вспоминать, мотаясь по кругу. «И что?», – тихо добавил, щелкнув костью руки. Крутится на языке. «Ну, давай же». В голове вскочила женщина с квадратным веером, шлепнув его по щеке. Picasso? Кажется, это ваша картина? Родинки… «Что это я? Что это со мной? О чем это я беспокоюсь, все при мне, все под спокойствием тайника, что это я? Не надо Волчий, удача с тобой, ты первый, что это ты, нет, что это я?». Он забоялся снова и снова, бросившись в тайную комнату двойных полок. Уже пересчитывая количество пузырьков с нефтью, раскладывал всякого рода кабинетную предметность, роясь в своих ценных бумагах. Терзаясь и злясь, причитал: «Изъяны, изъяны, все не то, не то». «Кто?», – молчал, не соглашаясь с самим собой. Съел малиновый мармелад, зачерпнув из розетки несколько сладких штучек, и прочно разжевал их, заливаясь слюной. Следом небрежно раздел графин, чтобы залпом выпить лимонной водки. Удивился, что так смог, подчеркнув свое особенное настроение. Обратил внимание на поведение сердца. Не понравилось, и он решительно задался постановкой давления. Что это? Стал звать девушку, но та все не отзывалась, тогда он честно себе сказал: «Всем вам – два на два». И не сразу опомнившись, припомнил, что эта фраза явно не его. Тогда чья? Ведь так и бьет в голову. Он положительно ощутил на вставленном двадцать девятом не растворенную больную ему сахаринку, слетевшую с малинового мармелада, и здесь же очнулся с выкриком: «Это же сахар! Волчий! Сахар!». Вот в этот момент все и перевернулось.