Плюхается в кресло, вытряхивает из пачки беломорину.
Это еще одна особенность Томкинса: если разговор прервали, и вы встретитесь через год, Юрка продолжит мысль с того же места, как будто прошло пять секунд.
– Сейчас увидишь порно чистой воды.
Примитивность увиденного ошеломляет. Безумно убого! Даже если очень стараться, так пошло снять не получится!
Бобби слушает внимательно, но его выдает лихорадочный блеск глаз. Я умолкаю, и он с видимой неохотой завинчивает колпачок на своей ручке.
– Чай?
Томкинс ушел в другую комнату, там видимо кипятильник. Вернулся, хихикая, как злой клоун.
– Да, старуха, ты меня раскусила. Ничего не рассказываешь.
– В некоторых странах хирургов отстраняют от работы, если у них появляется во время операций блеск в глазах. Подобный блеск характерен для мастеров отечественного детектива. Не находите?
Томкинс насупился:
– Не нахожу.
– Юрка, ты что? Не вздумай обижаться. Это же комплимент. Шопен партитуру на манжетах записывал. Любой талант немного вне нормы. Ты Ван Гога вспомни, как он себе ухо отхватил? Мисима, Достоевский, Вийон – парад диагнозов.
Лицо Томкинса светлеет.
– Ладно. Прощаю. Жанр диктует, профессиональная деформация сознания.
Юрка подошел к полке, порылся и достал еще один компакт.
– Чай заваривается, а ты пока наслаждайся.
Опять пошли кадры, где полуобнаженные люди, двое мужчин и две женщины, «занимались любовью». Грубо, как гвоздем по стеклу. Вязка собак на этом фоне выглядит «Лебединым озером».
Вернулся Томкинс и на мое «фи» отреагировал страстным монологом:
– Ваш покорный слуга имел честь находиться в рядах доблестных защитников Отечества. Напомню, отпуск солдату дается не часто. И вот представь себе некоего Ваню или Петю или Колю, здоровенного парня двухметрового роста, вернувшегося в часть после десятидневной побывки. Ночная казарма. Слышен одинокий, слегка возбужденный голос отпускника. Понимаете ли вы, мадам, душу защитника Отечества? – Томкинс возвысил голос. – Нет, вам не понять трепетное сердце солдата, а потому излагаю в протокольном варианте. Ваня-Петя-Коля приближается к ней. Целует. А затем, цитирую: «Они как затрещат! А она как закричит!».
Меня возмущает, коробит, я не нахожу слов! Томкинс, разгорячившись, взбирается на стол и продолжает монолог, стоя на коленях:
– Интеллектуальная парализованность интеллигенции. Ты смотришь и в очах недоумение и негодование: «Как можно?! Где же духовность? Где идеалы добра и красоты? Где разумное, доброе, вечное?!».
Любопытно наблюдать, когда Бобби кипятится. Голос меняется, в нем появляются чудные, глубокие ноты и вместо хитроватого парня перед вами совершенно очаровательный человек. Правда, несущий чушь.