Я вспомнил, что знал о философии Ницше, расовой теории, и понял, что голова «капитана Павлова» набита этой наукообразной чепухой до отказа. Да, без сомнения, он казался себе сверхчеловеком с голубой арийской кровью в жилах, которому от рождения дано право повелевать «низшими» расами, решать, кому из них жить и кому исчезнуть с лица земли. Он упивался этим кажущимся превосходством, и оно придавало ему надменности и отваги. Опасность щекотала ему нервы, он гордился своей храбростью, ему казалось, что таким бесстрашием может обладать только истинный ариец. Он ненавидел тот мир дружбы, братства народов, который я любил, презирал те книги, какими я восхищался, считал вздором то, что мне представлялось вершиной человеческой мысли. Глядя на нашу плодородную землю, он был убежден, что это уже его земля, его жизненное пространство, — ведь Гитлер не раз хвастливо заявлял, что немецкий солдат уже не отдаст противнику того, что он сумел захватить. Да, торжество «сверхчеловека» не знало пределов... Я понял также, что не впервые сменил свой мундир на форму советского командира, что на его боевом счету имеется, возможно, не одна удачная диверсия. Что говорить, передо мной, новичком, был опытный, матерый противник. Однако я не пал духом. Воля к победе решит всё. У меня эта воля была. И я начал игру с «капитаном Павловым» хладнокровно, точно, ничего не упуская из своего внимания, не страшась мелких проигрышей, твердо зная, что главная, решающая ставка еще впереди.
Так проехали мы оставшиеся до моста километры. Утро было ярким, сверкающим, но многое я видел точно в тумане. Были сделаны еще две или три умышленные остановки. Теперь я знал причину — «капитану Павлову» нужно было прибыть к мосту за 15—20 минут до появления у реки гитлеровских танков, а они задерживались, видимо, не могли с Ходу пробить нашу оборону.
Гитлеровская авиация свирепствовала позади нас и где-то впереди, за рекой, видимо, нанося удары по подходившим к реке советским войскам. Нас самолеты обходили стороной, но однажды звено бомбардировщиков подлетело близко, и один из них начал снижаться, пикируя на нас.
— Ни с места!! — заорал «капитан Павлов», выпрямляясь и поднимая руку с пистолетом. — Сидеть на машинах! Пулеметы к бою!
Это был ужасный момент. Обе машины остановились. Зульфия закрыла лицо руками, низко пригнулась. Володька, приготовившийся было прыгать из машины, застыл, перенеся раненую ногу через борт.
— Огонь, капитан! Огонь!! — закричал он не своим голосом.
Но волкодавы огня не открыли, хотя стволы их пулеметов были направлены в сторону самолета. Они сидели, втянув от страха головы в плечи, мучительно искривив лица. «Капитан Павлов», непреклонный, с приоткрытым ртом стоял, смотрел на приближающийся самолет и словно сознательно подставлял свою грудь под вот-вот посыплющиеся с неба пули. Самолет как бы изумился, испугался его бесстрашия, задрал кверху крыло с черным крестом, отвалил в сторону.