И Еремей Гордюжа с ужасом понимал, что говорил с собой.
В любовь Еремей Гордюжа тоже не верил. Пока она не постучала в дверь. Высокая, стройная, она стояла на пороге, под вуалью с мушками, прижимая к груди огромный букет. Цветы наполнили прихожую тонким ароматом. Незнакомка протянула их Еремею Гордеже, и они показались необыкновенными, но в неясных сумерках он не различил их цвет. Не поднимая вуали, дама назвала его имя и, легонько отстранив, прошла в комнату. Качая страусовыми перьями, незнакомка принесла в своей шляпе далёкие туманы, и в душе у Еремея Гордюжи всё перевернулось. Сердце защемило, а ногти стали расти быстрее, чем у покойника. Женщина излучала строгую, целомудренную прелесть, была прекраснее всех, кого он представлял в мечтах, и он понял, что это та, которой нет.
Она молча опустила цветы в напольную вазу, налила воды и, раздвинув штору, поставила их на подоконник, где струился лунный свет. Медленно стащила тёмную, дырчатую перчатку — для поцелуя, и на губах Гордюжи остался холодок. Он не знал, что делать, но ему было удивительно легко. Послушный, как кариатида, он мог стоять так часами, годами, вечность. Её присутствие обдавало тёплым запахом, как в детстве, когда Еремей Гордюжа просыпался в постели матери.
Дама сбросила шляпу, встала на стул, зашуршала шёлковым платьем, достав с полки Библию, которую он читал в детстве, и, улыбнувшись, подложила, чтобы стать выше. Затем, вынув шпильку, распустила волосы, как воронье крыло, поднялась ещё выше, к шкафу с гроздьями свисавшей пыли. Она взобралась уже к самому потолку, когда, вспомнив про хромой стул, Еремей Гордюжа испуганно вскрикнул. Но тут увидел, что женщина не стоит, а висит. Её голова на неестественно повёрнутой шее слилась с потолком. Тёплый запах исчез, на Еремея Гордюжу глядела серая морда удавленницы.
«Я скоро приду», — одними губами прошептала она, тая, как тень.
Близилось утро, соскочив с дивана, Еремей Гордюжа бросился к цветам.
Их было чётное число.
И они были чёрные.
Однажды в ночной тишине по улицам гулко рассыпалось эхо — это во мраке комнаты выл от страха Еремей Гордюжа, зажимая рукой рот, точно его изображение в зеркале, отделившись, стало существовать само по себе. Они оба становились психопатами. Гордюжа несколько раз открывал дверь, порываясь уйти не зная куда, а его изображение, карауля, захлопывал её сапогом. Со временем ему стало страшно покидать стены, где, уколовшись, он угрюмо скалился в липком, остро пахнущем поту, лез на диван, как на ледяную гору, откидываясь в изнеможении на громыхавших пружинах. Гордюжа давно понял, что ему не проклюнуть скорлупы своего безумия, на душе у него было как в слепой кишке, он высох от голода, но с прежним упрямством шарил иглой по венам.