Натягивая жуткие зеленые шорты, Макс всем своим виноватым видом просил прощения. Он открыл рот, но Джина его остановила.
– Не смей говорить, как тебе жаль, – предупредила она, – потому что мне не жаль. Да, все случилось совсем… невовремя, и нам, наверное, стоило бы…
– Я тоже тебя люблю, – перебил ее Макс. – Это можно сказать? И да, ты права, я, кажется, собирался добавить, что мне жаль, что…
– Да, это можно, – вклинилась Джина, – но вторую половину слушать я не стану. Ля-ля- ля…
– …Что это случилось вот так, а не где-то – не знаю, в более романтичном или по крайней мере уединенном…
– Шутишь? – спросила Джина. – Секс на кухонном столе – одна из главных романтических фантазий женщин всех времен и народов, как и риск быть застигнутыми на горячем Фредом и Этель[36]. Конечно же, в фантазиях риск должен оставаться всего лишь риском. Боже мой. – Она снова засмеялась.
Макс тоже захохотал, но, проверив повязку, поморщился.
Дерьмо, Джина на самом деле забыла о его последнем ранении.
– Я не причинила тебе боли? – встревожено спросила она.
– И близко нет. – Макс поцеловал ее, одновременно выхватывая из вороха одежды одну из рубашек Эмилио. – Я не стану тебя ждать, ладно?
Джина кивнула. Ей определенно нужно было привести себя в порядок. Потрясающе, что Макс не дергается по поводу отсутствия контрацепции – посткоитальный шок и чувство сожаления пока его не накрыли.
– Я быстро. Мне нужно только…
– Джина! – раздался сверху крик. Молли. – Мне очень жаль, но нам на самом деле нужен Макс. Прямо сейчас!
Макс снова поцеловал ее и пошел к выходу. Но обернулся, прежде чем покинуть кухню.
– Ах да, – добавил он, – я собирался сказать еще кое-что. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
И с этими словами ушел.
* * *
Невероятно.
Абсолютно невероятно. Молли была в ярости.
– Кому бы ни пришла в голову идея использовать в этих целях ребенка – этот человек заслуживает виселицы!
Всех жителей соседних домов уже эвакуировали. Многие из них стояли за шеренгой солдат, наблюдая за идущей к концу драмой.
Или не идущей, потому что обстановка не менялась уже несколько часов. Но теперь один из англоговорящих солдат завладел мегафоном и принялся призывать Джоунса сдаться.
Другой солдат выхватил ребенка – младенца месяцев восьми – из рук матери.
Закрываясь тельцем малыша как щитом, он пересек площадь, двигаясь к осажденному дому.
Ребенок кричал и тянулся к матери, которая тоже голосила, сдерживаемая несколькими пожилыми женщинами.
В других обстоятельствах было бы забавно смотреть, как сразу же разбежались гражданские. В одну секунду они здесь, а в следующую их уже нет. За исключением отчаявшейся молодой матери и двух ее спутниц все зрители исчезли в длинных послеполуденных тенях.