— Эй, приятель!
Нино поднял на него взгляд и уныло улыбнулся. Похоже, он совсем скис.
Джонни дружески похлопал его по спине:
— Не дергайся, малыш. Поднатужься как следует, а за это я тебе выдам самую порочную из здешних звезд.
— Это какую? Лэсси, что ли? — фыркнул Нино, не отрываясь от своего бездонного бокала.
— Много лучше, — рассмеялся Джонни. — Очаровательная Диана Данн. Качество товара гарантирую.
Нино удовлетворенно блеснул глазами в ответ на соблазнительное обещание, но проворчал с притворным равнодушием:
— А Лэсси тебе слабо раздобыть?
Оркестр тихонько начал давать вступление. Джонни Фонтейн немедленно насторожил уши: Эдди Нейлс в качестве прелюдии создал попурри из песен в своей аранжировке. Сейчас они прорепетируют, и пойдет пробная запись. Вслушиваясь в мелодию, Джонни мысленно расставлял акценты, прикидывал, какой оттенок придать той или иной фразе, с какой тональности вступать. Он понимал, что его голоса на много не хватит, но солировать сегодня будет Нино, а он — только подпевать, вторить ему, исключая, конечно, дуэт-соревнование, там-то придется включаться в полную силу. Для этой песни и следует приберечь то, что осталось от голоса.
Он поднял Нино с его места и вытащил к микрофону. Оркестр дал вступление, Нино пропустил момент. То же повторилось в другой раз. От конфуза лицо Нино покраснею. Джонни дружески подстегнул его:
— Ты решил хорошенько потренировать оркестр?
— Руки пустые. Без мандолины стою, как голый, — сказал Нино.
— А ты возьми в руки бокал, — придумал Джонни.
Это подействовало. Правда, во время записи Нино изредка промачивал горло, но голос его звучал отлично. Джонни не напрягал гортань, стараясь беречь силы, но вторил пению Нино, словно обвиваясь вокруг взлетающей ввысь мелодии, — его техника пения была все еще совершенной и он знал, чего хотел. Полного удовлетворения, конечно, не было, но многолетние тренировки все-таки сказывались: он умел показать высший класс.
Когда настал черед дуэта-поединка, завершавшего запись, Джонни, наконец, дал голосу зазвучать во всю силу. Он заранее чувствовал, как будут ныть связки после записи, но не мог больше сдерживаться. Даже оркестранты вошли в раж, что бывало с ними редко, и, увлеченные песней, опомнились лишь тогда, когда все кончилось. Они постукивали по инструментам смычками и костяшками пальцев, отбивая ритм, а в конце затопали ногами, вместо аплодисментов и барабанщик выбил в знак восхищения лихую и громкую дробь.
Прошло почти четыре часа — с передышками, короткими совещаниями, повторами. Прощаясь с Джонни, Эдди Нейлс сказал ему вполголоса: