Побродив ещё малость и поняв, что за раз всего не только не осознаешь, но и не разглядишь толком, собралась уже уходить, как вдруг что-то толкнуло под сердце словно током. Она остановилась, огляделась, увидела на дальней стене какое-то манящее белое пятно и, притянутая им, медленно подошла, вглядываясь. «Мика Морозов. В.Серов». На небольшой картине был изображён мальчик в ангельско-белой ночной рубашке, очевидно, только что со сна, в напряжённо-наблюдательной позе, устремлённой вправо от зрителя, туда, где, наверное, видит мать, собирающуюся уехать то ли с ненужным дамским визитом, то ли, скорее всего, на утреннюю репетицию в театр, и оставляющую его одного на целый долгий день. Во всём его облике было столько беззащитности и горя: и в белой рубашонке, контрастирующей с тёмным фоном, и в тёмных кудряшках, ровных девичьих бровях и приоткрытом нежном рте, что у Марии Сергеевны сердце защемило от жалости. А глаза – не детские, разумно вглядывающиеся, впитывающие происходящее, тоскливо-серьёзные, тёмно-синие, как у неё – да-да, и пусть кто-нибудь возникнет против, враз заработает в челюсть! – её глаза, просто Серов затемнил синеву. По первому зову, по неясному намёку малыш готов был соскочить со стула и устремиться к покидающей матери. Как ему тяжело было оставаться снова одному, и как Марии Сергеевне хотелось, чтобы он повернул голову, увидел, что она здесь, перед ним, обрадовался бы, и они, обнявшись, замерли бы в одном целом, ощущая общее биение любящих сердец и тепло соединившихся душ. Она то отходила от сына, то подходила, прислонясь к стене вправо, чтобы ему удобнее было её видеть, то опять уходила, опустив голову, и снова возвращалась. Здорово было бы спереть портрет, чтобы навсегда поселить над диваном, но как? Одной не под силу, был бы лохмач рядом, он бы уж точно что-нибудь спетрил, но его как всегда нет, когда нужно.
В «Опеле» ухватила баранку обеими руками, уложила на них разгорячённый лоб и, застонав, помотала головой из стороны в сторону. «Э-э, баба, видно настал твой срок, пора искать кобеля. Надо было ехать с Иваном, вернулась бы с сыном, и был бы он таким же, как у Серова, в кудряшках, только более светлым и с ясными весёлыми голубыми глазами. Иванович… а назвала бы в честь деда Сергеем – Сергей Иванович – звучит просто, по-русски: Сергей Иванович Гончаров, да, да, фамилия была бы её, старинная, дворянская. «Вот была бы радость родителям… и ей. Была бы? А театр? А весь Чехов?» Она подняла голову, утёрла по обыкновению слёзы тыльной стороной указательного пальца правой руки. «Размокла, дура слюнявая! Расхлябалась! Сына ей, видите ли, захотелось! Театр для тебя и сын, и муж, и заткнись!»